Сегодня сорок дней как ушел из жизни Владимир Нерсесян. Ему было всего пятьдесят два. После того как врачи поставили диагноз «онкология», ему оставался неполный год – для надежд, размышлений, семьи, работы, борьбы и смирения…
За ним по пятам ходила репутация «неуживчивого», «выносящего сор из избы», «не умеющего выстраивать отношения». Владимир и в самом деле был неудобен, поскольку в жизни ему не нужны были чьи-либо санкции для поступков, руководствовался лишь собственным здравым смыслом и побуждениями.
Всю жизнь он строил себя, свой духовный мир – получил несколько образований (историк, режиссер, искусствовед), неустанно что-то изучал, конспектировал, собрал огромную библиотеку, в которой все читано и обдумано. Шпенглера и Льва Гумилева он «поглощал», как иные – детективы.
Его отличало неуемное любопытство к жизни. Интересовало всё – политика, философия, искусство, футбол, люди – все-все! – и, конечно, театр, с которым в Костроме у него были, скажем мягко, непростые отношения. О театре любил писать чрезвычайно, но был категорически против комплиментарных рецензий. Его разбор театральных постановок отличался взыскательностью и аналитичностью.
Уже в свой последний земной год вместе с Анатолием Жаданом, незаурядным актером без работы (умер днем позже Владимира), обсуждали проект спектакля на двоих, где в героях была бы поэзия Пушкина и Лермонтова. А как он мечтал о своей театральной студии!
Последнее место его работы – костромская коммунистическая газета «Что делать?». Все, кто читал ее в «нерсесяновский период», не могли не отдать должное ее остроте, полемичности и высокой интеллектуальной планке. Он был убежден, что пришло время неполитической политики и лобовая «агитация за советскую власть» малопродуктивна.
Журналистская профессия была по нему. Не уставал и тут учиться: сурово кроил собственные материалы по многу раз, осваивал новые жанры. Ему очень хотелось писать и быть услышанным…
По жизни на редкость непрактичный: капиталов не заработал. Зато «Капитал» Маркса изучил досконально. Знал недели и месяцы впроголодь. Азарт до жизни порой сменялся сокрушительными сомнениями в собственной надобности. Воскрешала его работа, ее наличие. Без конкретного и важного для себя дела он не мог жить. Была ли невостребованность для него драмой? Несомненно.
Удивлялась порой его безоглядной искренности. «Володь, да зачем так-то про себя?» – спросила однажды, когда он в очередной раз «отвесил себе оплеуху». «А чтоб не было пути к отступлению», – ответил.
Незадолго до своего ухода он принялся перечитывать «Войну и мир» Толстого. Сказал, что ему представляется сейчас интересным художественное постижение истории. С любимой женщиной и годовалой дочкой он попрощался до того, как «скорая помощь» стала приезжать трижды в день. Они до последнего были рядом с ним.
Из сочинения, написанного Владимиром Нерсесяном за одну школьницу, учительницу которой никак не устраивали ее прежние раскрытия темы – «Ум и глупость в комедии Грибоедова»:
«Эти люди (фамусовское общество. – А.Н.) сосредоточены на составлении себе благополучия и ничем больше, кроме цели расположить к себе людей, от которых зависит их “счастье”, не озабочены. И тогда невольно задумываешься: а может ли принести ум счастье? Ум невольно становится причиной того, что мы замечаем недостатки в нашей жизни и вынуждены или делать вид, что не видим их – и так поступают представители фамусовского общества, – или отвергать эту фальшивость, но тогда в глазах остальных фальшивым выглядишь сам. В любом случае это делает жизнь невыносимой. Поэтому быть умным – несчастье».
Северная правда. – 2003. – 15 апреля. – С. 8.