А.В. Соловьёва

13 сентября 2013 года исполняется 100 лет со дня рождения Б. В. Прозоровского (1913—2005) — сельского учителя, сеявшего «разумное, доброе, вечное» без малого 55 лет. Он — Заслуженный учитель РФ, Почётный гражданин Ивановского района Ивановской области.
К его юбилею готовится книга «Борис Викторович Прозоровский: Судьба и жизнь».
Хотя школы, в которых Б.В. Прозоровский преподавал, был директором или завучем, находятся в Тверской и Ивановской областях, но так сложились обстоятельства, что «Центр» по подготовке книги к изданию оказался в Костроме, где работали несколько его учениц и в которой они продолжают жить. Сюда приходят воспоминания о нём, материалы из архива его родных, коллег и многочисленных учеников. Наибольшее количество воспоминаний написали коллеги и ученики Щенниковской средней школы Ильинско-Хованского района Ивановской области, а вот о работе в Бекренской школе Тверской области (тогда это была территория Некоузского района Ярославской области), Чернцкой школе-интернате под Ивановом не пришло ни одного; мало пока воспоминаний и о работе в Котцынской школе Ивановского района Ивановской области.
Инициаторы издания и его участники обращаются ко всем бывшим ученикам этих школ, коллегам Б.В. Прозоровского, его хорошим знакомым с просьбой и призывом писать воспоминания об этом незаурядном человеке и присылать на адрес solo@kostromka.ru для передачи их составителю и редактору книги А.В. Соловьёвой, интернет-версия воспоминаний которой выложена на данном сайте.

О Борисе Викторовиче Прозоровском я знала ещё до поступления в 5-й класс Щенниковской [1] средней школы — он учил обоих старших моих братьев (Дмитрия и Валентина) и сестру Руфу, и в нашем доме имя его было хорошо известно [2].

А встретились мы с Борисом Викторовичем следующим образом. Он как завуч в начале учебного года пришёл на урок (какой — не помню) в 5-й класс, меня вызвали к доске, о чём-то спрашивали. После урока Борис Викторович ушёл не сразу, и ещё даже не встал из-за парты, за которой сидел, а молча подозвал меня к себе — как он и всегда это делал: поманил согнутым указательным пальцем. Когда я подошла и встала перед ним, он спросил, не сестра ли я Мити Соловьёва. Я ответила утвердительно, на этом наше общение на этот раз и закончилось. Не сомневаюсь, что он знал о нашем родстве и до этого разговора, почему я и была вызвана. (А брата он до конца жизни называл только Митей — и насколько это мягче, теплее и более «по-русски», чем Дима — имя, в то время в деревне ещё не принятое.) Этот разговор с ним (всего лишь краткий вопрос — и ещё более краткий ответ) произвёл на меня большое впечатление и запомнился мне надолго. (Не на всю ли жизнь?)
Здесь к месту рассказать, как завуч Б.В. Прозоровский появлялся в классе — я и сейчас мысленно вижу эту картину. Он всегда входил уже тогда, когда учитель, пришедший на урок, поздоровавшись, усаживал нас. Но вот неожиданно открывалась дверь, и на пороге появлялся высокий, с серебряной головой, в хорошо отглаженном костюме, подтянутый и в меру строгий Борис Викторович. Класс дружно поднимался для приветствия, он здоровался, и нас снова усаживали за парты. Тишины в классе заметно прибавлялось.

Должна я сказать и о том, что отношение всех учеников Щенниковской школы к Б.В. Прозоровскому было особенное — его явно выделяли из всего учительского коллектива, более всех уважали, даже малейшее его внимание особенно ценили. Это особенное отношение, в главном, определяло всю школьную атмосферу, и новые ученики Щенниковской школы, пришедшие из нескольких начальных школ, быстро и верно усваивали «приоритетное» в этой атмосфере. Я же была подготовлена ещё и домом.
Мне было известно о расположении Бориса Викторовича к брату Диме (род. 1931). Тот был хорошим и, видимо, небесталанным учеником, успешно занимался физикой, которую в ту пору Борис Викторович преподавал, и под руководством учителя изготовлял приборы для уроков, а для себя собрал радиоприёмник с наушниками, по которому я в детстве очень любила слушать разные радиопостановки. Брат увлекался тогда и фотографией, думаю, что и это шло от учителя. Во время обучения в Ростовском техникуме, готовившем специалистов сельского хозяйства, и службы в Советской армии, Дима, навещая родной дом, наведывался и в родную школу и встречался со своим главным учителем [3].

Во всех деревнях, где со своими родителями жили ученики Щенниковской школы, знали, конечно, её учителей и весьма уважительно к ним относились, но наибольшим уважением и авторитетом всего нашего населения неизменно пользовался Б.В. Прозоровский.
Б.В. Прозоровский был учителем «широкого профиля»: в разные годы он преподавал разные предметы — физику, рисование, немецкий язык. Иногда замещал заболевшего учителя, и тогда упорный двоечник получал законную четвёрку — этот учитель умел разбудить, казалось бы, навсегда исчезнувший интерес к предмету.
Учитель явно выделял того или иного ученика или ту или иную ученицу из общего числа остальных не только из-за хороших успехов в школе, но и по другим «основаниям». Так, он явно любил Шуру Юрову из нашей деревни Косяково, бывшую на 2 класса младше меня. Когда я, уже взрослая, заговорила об этом при очередной встрече с Борисом Викторовичем, он объяснил это чувство к Шуре её большой ласковостью. Интересно, что предпочтения Бориса Викторовича у остальных учеников никогда не вызывали ни зависти, ни насмешки, всеми это воспринималось как должное, и слова «любимчик» в нашей школе мы не знали и не произносили. Не любимчиков, а любимцев у него одновременно было немало, и в самых разных классах, но поблажек он никаких им не делал.
Иногда он приглашал их к себе домой, в Николо-Дор. Была и я там один раз где-то в классе 5-ом. Конечно, сильно волновалась и мало что запомнила. В памяти остались только чистые комнаты с узкими чистыми кроватями, белая (кафельная?) лежанка, на которую Борис Викторович присел, продолжая со мной «беседовать». Тогда я впервые увидела и попробовала шоколадное масло. Он, конечно, прекрасно знал нашу полуголодную жизнь, и однажды — вижу это до сих пор, — идя какую-то часть пути из школы вместе со мной (шёл в тот раз, весной, на Николо-Дор — где жил — через Филюково), положил мне в карман майского [4] пальто горсть молочных ирисок, которые, видимо, именно с этих пор я и полюбила.
Он был талантливый педагог и талантливый человек. Я уже упоминала предметы, которые он преподавал, но он ещё и играл — и с удовольствием! — на баяне. На больших переменах он выходил в коридор нашей деревянной одноэтажной школы, садился на стул и всю перемену наигрывал простенькие танцы, которые мы охотно танцевали. Без его игры немыслима школьная самодеятельность той поры, поездки с концертами по деревням.

И был он прирождённым художником, знал все живописные уголки Щенниковской округи и после уроков на мотоцикле ездил туда на этюды. Однажды он в разговоре со мной, школьницей, заметил, что у нашей мамы, Анны Васильевны Соловьёвой, голубые глаза. Тогда это замечание вызвало у меня некоторое удивление, и только гораздо позднее я поняла, отчего были сказаны эти слова. При тёмных волосах мамы голубые глаза явно привлекали его внимание художника.
Несомненно, он любил всех нас, незамысловатых, робких и в основном послушных деревенских детей, любил свою работу. Поэтому он часто улыбался нам и часто шутил. Шутил и улыбался больше, чем другие учителя. Из его шуток мне запомнилась одна, о ней несколько раз я слышала от моей сестры Руфы (род. 1934). Она, учась на агронома в том же Ростовском техникуме, что и брат, также однажды пришла в школу и, поджидая Бориса Викторовича, уселась на подоконнике. А была она тогда девушкой «при формах», и он, увидя такую картину «с тыла» и, видимо, не узнав бывшую свою ученицу, спросил: а не проломит ли она подоконник? Рассказывала это Руфа всегда с удовольствием.
А улыбка у него была особенная — несколько золотых зубов делали её более яркой и радостной, казалось, что улыбка освещала не только его лицо, но и всё вокруг.
В памяти на всю жизнь осталось то наше особое, приподнятое состояние и нетерпеливое ожидание прихода Бориса Викторовича в интернат, находившейся на другом берегу реки Пашмы в полукилометре примерно от школы — в деревне Филюково, где мы жили в холодное время года с короткими днями. Обычно нам о его предстоящем посещении сообщала воспитательница Анфиса Фёдоровна Лабутина после того, как мы приходили после уроков из школы, и мы сразу же «подтягивались», но ничего специально «не улучшали» ни в наших занятиях, ни в поведении — может быть, только поправляли и без того с утра старательно (как и всегда) заправленные кровати и прилежнее сидели за столом, за которым обычно готовили уроки, и с затаённым нетерпением ждали его появления. И вот он входил в нашу комнату, спокойный, неторопливый, внимательно смотрел на нас, о чём-то спрашивал, мы с готовностью отвечали, и он шёл в соседнюю. Посещения это не были частыми, мы к ним не успевали привыкнуть, и потому они нас волновали и запоминались.
Читал ли он нам нотации, распекал нас? Видимо, нет — я этого не помню. Помню, что, учась уже в 8-м классе, мы как-то стали более резвыми, в переменках возились и шумели, даже, бывало, стукали друг друга книжками, и если в разгар шума и возни становилось вдруг очень тихо, я знала, что это Борис Викторович вошёл в класс и молча наблюдает за нами. Утихомирив нас таким образом, он также молча выходил.

Иногда же он хотел почему-то доискаться виновника проказ. В школе нашей как-то так повелось, что хороший (или лучший) ученик или ученица обязательно были старостой класса или секретарём комсомольской организации. Мне довелось быть тем и другим (секретарём — всей школьной организации, благо она была небольшая), хотя ни сейчас, ни тогда во мне никаких задатков лидерства не проявлялось. И вот как-то (это было в 7-м классе) Борис Викторович неожиданно вошёл в наш класс, а в это время кто-то из мальчишек что-то бросил, но учитель не успел заметить, кто это сделал. Не увидела этого и я, но Борис Викторович, естественно, спросил сначала всех, а потом меня, кто это был. Никто не признался, я же ответила, что не знаю — не видела. Но он на этом не успокоился и потом ещё несколько раз спрашивал меня уже одну, отвечала я всегда одно и то же, и не было заметно, чтобы он сердился на мои ответы или у него как-то менялся тон «при дознании». Прошло немало времени, и мучивший его вопрос был задан мне ещё один раз — последний.
Училась я уже в 9-м классе, он был небольшой — его составляли в основном «остатки» 5—7-х классов («а» и «б»); в это время я и была секретарём маленькой школьной комсомольской организации. В школе праздновался Новый (1962-й) год. На школьный праздник пришёл пьяным ученик нашего класса М. (мы вместе учились ещё в Спас-Нерльской начальной школе). Это было исключительное событие в жизни нашей школы и первое и единственное за всё время моего пребывания в ней. Борисом Викторовичем мне было сказано, что М. надо «обсудить» на комсомольском собрании, что, естественно, и было сделано. Но я так старательно (и искренне) это выполняла, что после этого «обсуждаемого» не могла уже и видеть [5]. Хорошо, что он этого не почувствовал, и впоследствии мы, хотя и не часто, встречались с ним в высшей степени дружелюбно.
Тогда я не знала, что обращение к школьному активу в подобных случаях было педагогическим приёмом Б.В. Прозоровского.
Помню моё вступление в комсомол в 8-м классе. Хотя быть комсомолкой я уже не хотела, не видя разницы между комсомольцами и некомсомольцами, но, задетая за живое словами тогдашней старшей пионервожатой Г.И. Павлиновой, что все лучшие ученики вступают в комсомол, подала заявление, набрав к нему изрядное количество «рекомендаций». Конечно, Борис Викторович на приёме присутствовал, и когда кто-то из учителей указал на излишек «подписантов», а я заволновалась, он меня и их успокоил: «Кашу маслом не испортишь».
Как-то при встрече Борис Викторович, вспоминая нашу школу, сказал, как бы ожидая от меня подтверждения: «А ведь, Тоня, в Щенниковской школе всё было по-настоящему».

К началу нового учебного 1962 года он ушёл из Щенниковской школы и стал работать в Чернцкой школе-интернате под Ивановом. В это же время и я уехала к брату в Омскую область, где закончила 10-й класс, но уже в следующем году поступила в Ивановский педагогический институт (ИГПИ) на филологическое отделение. Студенткой я ездила к нему один раз в Чернцы [6] и виделась с ним в Котцыне в 1967 году в мае и во время институтских государственных экзаменов в июне. Из Котцына была одна моя сокурсница и приятельница, и перед последним экзаменом, диаматом, она пригласила меня к себе домой. Здесь и была третья моя встреча с учителем после свидания в Чернцах, и была она короткой — Борис Викторович провожал меня утром до автобуса, на котором мы уезжали в Иваново на госэкзамен.
А в 1971 году, когда я работала научным сотрудником в музее-заповеднике А.Н. Островского «Щелыково», он — проездом из Костромы — навестил и меня. Ночевал только одну ночь и уже рано утром ушёл «на этюды». Потом я показывала ему бывшую усадьбу драматурга, а он фотографировал.

В Котцыне я была у Бориса Викторовича и Александры Ивановны Прозоровских (а вместе с ними всегда жила и его мама, Надежда Николаевна) несколько раз — и одна, и с сёстрами Верой и Тамарой Морозовыми из деревни Никитинки, тоже бывшими ученицами нашей Щенниковской школы [7].

Борис Викторович нашим появлениям бывал рад, он признавался, что ему не хватает общения. Помню, в один из приездов я осталась ночевать, и весь вечер он поднимался на чердак и возвращался оттуда со своими живописными работами, с удовольствием показывая их даже такому, не весьма «продвинутому» в живописи человеку.
Думаю, что в этот же приезд я попросилась к нему на урок. Один мальчик вёл себя не очень-то «адекватно», и Борис Викторович терпеливо пытался урезонить его, а после сказал мне, что не применил к нему более строгие меры только лишь потому, что на уроке присутствовала я, т.е. чужой для ребят человек.

Свои работы он нам дарил, предоставляя право выбора. У меня имеются 4 его работы — пейзажи, натюрморт — с тёплыми дарственными надписями. На последней подаренной картине «Осенний перелесок» (2001 г.) он написал: «Дорогой моей Тоне Соловьёвой на добрую память от автора. 30.09.03. Прозоровский». Я заказала для них хорошие рамки, и теперь они — украшение не только моей квартиры, но и моя радость. А память об этом незаурядном человеке и учителе — действительно добрая, и пребудет такой до конца моих дней.

Увлечение живописью и интерес к художникам сопровождали всю его жизнь. Как-то я рассказала ему, что была в Охотине (Ростовский район Ярославской области), где до революции (тогда это была Владимирская губерния) находилась дача Константина Коровина — в начале 1980-х его дом ещё был цел, — и Борис Викторович радовался этому и сожалел, что, зная о коровинской даче, он в своё время (когда жил на погосте Николо-Дор) [8] не сумел там побывать.

Он вообще многим интересовался, немало читал. Желая доставить ему радость, я посылала ему (сейчас каюсь, что редко) разные книги. Последней подарила книгу известного питерского розанововеда В.А. Фатеева «С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова», к изданию которой в Костроме (в 2002 году) я имела некоторое отношение. И эта большого формата, в 640 страниц, книга была им с интересом прочитана, о чём он не преминул мне с благодарностью сообщить. Библиотека его не была огромной, но книги, как думается, были «отборные». В Котцыне они стояли на стеллаже, закрытые занавесом.
Вообще, обстановка в доме Прозоровских в Котцыне, которую я хорошо помню, отличалась некоторой аскетичностью, характерной для крестьянской избы; да и жили они в обычном крестьянском доме. В передней части избы, занимающей её половину, стояли: по смежным стенам диван и кровать, покрытая белым пикейным покрывалом; напротив кровати у передних окон — письменный стол, на нём телевизор; у стены напротив дивана — книжный стеллаж. В прихожей (и столовой одновременно) круглый стол со стульями и холодильник в углу у двери. За перегородкой, отделяющей прихожую от остальной части второй половины избы, узкая кровать, небольшая печь, буфет, умывальник. Отличительной особенностью были копии живописных работ, выполненные хозяином и висевшие в прихожей. (Пишу и мысленно вижу картину Ф.А. Малявина над круглым столом.)
За свою жизнь, повидав немало разных жилищ разных людей, я в памяти бережно храню облик их котцынского дома, где ничего лишнего, только необходимое, ничего напоказ, всё просто, чисто и во всём порядок.

Все представители семьи Прозоровских — «сугубые» сельские интеллигенты. Надежда Николаевна, как и сын, — учительница, в 1940-е годы награждённая орденом Ленина. Александра Ивановна — фельдшер-акушер, известная везде, где бы она ни работала, исключительной отзывчивостью и добротой, без долгих размышлений отправлявшаяся хоть днём, хоть ночью на помощь больным.
Нельзя не сказать, что Надежда Николаевна, Александра Ивановна и Борис Викторович Прозоровские — это последние могикане. Такую семью теперь вряд ли возможно встретить. Великая скромность, воспитанность, интеллигентность, великое доброжелательство к людям, неиссякаемое трудолюбие — всё соединилось в этой семье.

Трудились они немало. Сам Борис Викторович, кроме уроков в школе и обязанностей завуча или классного руководителя, много времени отдавал своим занятиям живописью; у них всегда был ухоженный огород; они имели ульи, за пчёлами тоже ухаживал сам хозяин.
О семье А.И. и Б.В. Прозоровских, к большому моему огорчению, мы (и, в первую очередь, я) знаем слишком мало. Ещё учась в школе, уловили какие-то глухие разговоры о том, что Борис Викторович был во время Отечественной войны в плену. В последние годы их жизни узнали, что Надежда Николаевна — дочь священника из села Сима Владимирской губернии. О себе они почти не рассказывали, вообще, рассказывали меньше, чем спрашивали. Мне бесконечно жаль, что я слишком поздно предложила Борису Викторовичу написать воспоминания о своей жизни, и простить себя за это опоздание я никогда не смогу.
Если на время забыть этот печальный факт, то, оказывается, вспоминать и писать о Б.В. Прозоровском радостно — как о родном и близком человеке.

…В последний раз мы увиделись 30 сентября 2003 года, когда с сёстрами Морозовыми приезжали, чтобы поздравить Бориса Викторовича с 90-летием. В этот день его чествовали в Котцынской школе не только как юбиляра, но — впервые — и как Почётного гражданина Ивановского района.

Кострома, 15 ноября 2010 г.
А.В. Соловьёва

Прошло 1,5 года с тех пор, как я написала эти воспоминания. Но, собирая для книги воспоминания других людей, беседуя с ними о Борисе Викторовиче, я не раз слышала и читала о его строгости, которая в моей памяти как-то «не отложилась». И я задумалась и стала отыскивать такие случаи и в моей жизни. И нашла. Один.
Как-то зимой, когда мы учились в 9-м классе, несколько девочек из него, и я в том числе, не занимались на уроке физкультуры (я от физкультуры была освобождена ещё несколько лет назад) и праздно сидели в классе. Зашёл Борис Викторович, это «сидение» ему не понравилось, и он послал нас прогуляться до Щенникова. Школа наша, хотя и называлась Щенниковской, но была расположена не в самом Щенникове, а на опушке небольшого лесочка, на расстоянии от деревни примерно в километре. И мы пошли, с неохотой конечно. Когда же, разрумяненные и уже довольные этой прогулкой, мы возвратились в школу, то в коридоре повстречали снова Бориса Викторовича, которого порадовал наш вид, и он удовлетворённо сказал что-то вроде следующего: «Вот видите, как хорошо, что вы не сидели в классе, а прошлись».

И о другом.
Среди моих многочисленных фотографий имеется отлично сохранившаяся фотография Беттины Бидерман с надписью: «Andenken an Deine Deutsche Freundin Bettina Biedermann». Это память не только об очень милой немецкой девочке из ГДР, — совершенно не похожей на нас, русских деревенских девочек конца 50-х годов, ни красивым с вышивкой платьицем, ни короткой стрижкой (у нас — только косички!), ещё и серёжки в ушах! — но, в первую очередь, о Борисе Викторовиче. Именно он дал мне её адрес (интересно сейчас знать: откуда взял?) и порекомендовал переписываться с ней. Я помню, что написала и послала несколько писем. Писала их на немецком языке (какой знаток, однако!) и давала на проверку Борису Викторовичу. Получала, кажется, тоже написанные на немецком.

Мне довелось дважды публично говорить о моём учителе — осенью 1961 года, когда я от имени учеников поздравляла его на линейке в коридоре Щенниковской школы с присвоением ему звания Заслуженного учителя, и в 1987 году на открытии его первой выставки живописных работ в Ивановском доме учителя, на которое он меня пригласил. Я не помню обеих своих «речей», о чём — особенно сейчас, когда пишу эти воспоминания, — очень жалею (правда, ничего умного и оригинального, думаю, что не произнесла). Но запомнила, что, прощаясь со мной в Доме учителя, он сказал: «Ты, Тоня, стала хорошо говорить».

Я смотрю на фотографии, снятые в последний приезд к Борису Викторовичу — 30 сентября 2003 года. На них — лицо и фигура старого человека, соответствующие его 90-летнему возрасту. Это я вижу сейчас. Но при встречах с учителем в 1988 и 2003 годах этого наступления старости я почти не замечала — на весь облик его падал отсвет тех, ещё 50—60-х годов, и казалось, что это всё тот же Борис Викторович, которого впервые я близко увидела — теперь уже в таком далёком! — 1957-м.

___________________________

[1] Сейчас принято писать это название с двумя «н», в те же годы — с одним.
[2] Только самая старшая из детей — Нина, родившаяся в конце 1929 года, — не была его ученицей.
[3] Брат, Д.В. Соловьёв, всю свою не очень, к сожалению, долгую жизнь (умер он в 1985 г.) тепло и с искренним уважением вспоминал своего учителя, интересно о нём рассказывал, писал Борису Викторовичу, но нечасто, письма, т.к. писать их весьма не любил. В 1976 г., работая в это время директором крупнейшего совхоза в Омской области, брат был избран делегатом 25-го съезда КПСС и из Москвы отправил Борису Викторовичу письмо, в котором приглашал его приехать повидаться; учитель охотно откликнулся на это приглашение, и в конце февраля они встретились в гостинице «Россия», где поселили омскую делегацию. 1 марта брат написал мне: «Был в гостях Борис Викторович».
Ещё о брате. Попав по распределению в Омскую область в 1956 г., он работал там до самой смерти — сначала техником-электриком, потом главным инженером известного тогда в области ОПХ «Сосновское», 14 лет был директором совхоза «Комсомольский» Одесского района, а последние 3 года — заместителем директора Омского областного Центра научной организации труда. Был награждён орденами Октябрьской революции и «Знак Почёта».
[4] Майским в наших местах называли демисезонное пальто; значит, начинали его носить после зимы в апреле-мае.
[5] К сожалению, наше обсуждение ему никак не помогло.
[6] Это те самые Чернцы, о которых в Википедии говорится, что здесь в июне 1943 года «был создан генеральский лагерь для военнопленных, в котором в течение 13 лет находились более 400 офицеров высшего командного состава немецкой и японской армий. Среди известных заключённых были фельдмаршал Паулюс, генерал Императорских вооружённых сил Японии Ямада Отодзо, член японской императорской семьи Фумитака Коноэ и другие».
[7] Ныне Вера Михайловна Жильцова и Тамара Михайловна Бураменская, почти всю трудовую жизнь проработавшие учителями в Костроме (где имеют жительство и посейчас): первая — учительницей географии, вторая — учительницей начальных классов.
[8] В советское время слово «погост» было отменено, и Николо-Дор официально назывался то деревней, то посёлком, но жители Щенниковской округи по-прежнему звали его погостом.

P. S. Слово об учителе

Книга «Борис Викторович Прозоровский: судьба и жизнь» вышла из печати в Костроме 23 сентября 2013 года в издательстве «ДиАР» тиражом 1 000 экземпляров. Отпечатана она в типографии «Линия График Кострома». Редактор-составитель книги и одна из её авторов — А.В. Соловьёва; автор историко-биографического очерка «Борис Викторович Прозоровский: судьба человека» — Н.А. Зонтиков. В книгу включены статьи ивановских авторов — художников и искусствоведов (В.А. Степанова, Г.Д. Сорокиной, Е.А. Толстопятовой), рассказывающих о главном герое как о талантливом художнике, а также об особенностях его живописи. Дана подборка писем из переписки Б.В. Прозоровского и его друга, художника И.Д. Лапшина, посвящённых вопросам профессионального мастерства. Большой блок составляют воспоминания учеников, коллег, родных Б.В. Прозоровского, чиновников различного ранга. В книге имеется раздел Приложений, который состоит из 5 «Летописей жизни» героев книги, важных для биографии Б.В. Прозоровского документов и нескольких избранных статей, опубликованных в разные годы в Ивановской районной газете. Книга иллюстрирована большим количеством чёрно-белых фотографий и цветными фотографиями живописных работ Б.В. Прозоровского; последние использованы и в её оформлении. 1,5 десятка книг отданы для продажи в «Центр книги» по адресу: Кострома, ул. Свердлова, д. 2 (левый вход). Телефон: (84942)31-45-72. E-mail: kompbibl@yandex.ru

← живая память