Анатолий Николаевич Сивцов (03.04.1889 — 03.11.1954) – костромич, учёный, автор учебника для ВУЗов (1935 год) «Технология первичной обработки льна и конопли», депутат Костромского областного Совета депутатов.
При его непосредственном участии стала формироваться научная школа по проблемам первичной переработки льна.
Создатель кафедры по первичной переработке льна, которая проработала более 80 лет, обеспечивая кадрами предприятия России, Украины, Прибалтики и Узбекистана.
За свою трудовую деятельность Анатолий Николаевич Сивцов был награжден:
— орденом Ленина (1936 г.)
— медалью «За добросовестный труд в Великой Отечественной войне» 1941- 1945 гг. (1946 г.)
— медалью «За трудовую доблесть» (27.01.1953)
— Народным Комиссариатом текстильной промышленности СССР был отмечен значком «Отличник социалистического соревнования Наркомтекстиля СССР» (1943 г.).
Вадим Анатольевич Сивцов — о своем отце
Прошло более 40 лет, как не стало моего отца. И сам я теперь на 15 лет старше, чем был папа в последний год своей жизни. В год, когда мучительная болезнь прервала его жизнь, еще полную творческих сил. Но так дорога о нем память, что, по-прежнему, грустно смотреть на фотографии и перечитывать сохранившиеся письма. Я счастлив, что был у меня такой отец. Мне кажется, что если было во мне что-то хорошее для дела, для родных, для товарищей, то многим я обязан ему. Его любви ко мне. Его воспитанию без поучений, без наказаний. Часто — шуткой, а главное — личным примером. С детства и до последних дней одно только выражение его лица давало точную оценку моим поступкам… А самому ему не посчастливилось, своего отца он почти не помнил. Передо мной пожелтевший «паспорт» (право на выезд), выданный Калужской мещанской управой 2 июня 1893 года. Читаю: « Объявитель сего губернского города Калуги мещанин Николай Николаевич Сивцов с женой Серафимой Григорьевной и сыном Анатолием 4-х лет 3-х месяцев уволены в разные города и селения Российской Империи для собственных надобностей…». А на обороте с печатью Христорождественской церкви г. Орла: «Означенный в сем паспорте мещанин Николай Николаевич Сивцов умер от холеры тысяча восемьсот девяносто третьего года месяца июля двадцать седьмого дня». Остался папа со своей матерью в Орле в семье ее брата Николая Григорьевича Ярина. Николай Григорьевич, по происхождению архангельский крестьянин, умный, способный, был в то время представителем фирмы Нобеля в Орле. Имел свой дом на центральной улице, правда, без особой роскоши. Трое сыновей и дочь. Сыновья тоже способные. Один из них станет известным архитектором — строителем мостов, членом Украинской Академии наук. И все остальные получили хорошее образование. Папина мама Серафима Григорьевна — тихая, скромная, навсегда распрощавшаяся с «личной жизнью» — занимала в семье брата положение домашней помощницы. Не очень долго пожила она на этом свете. Папа мой, с детских лет трудолюбивый и одаренный, успешно закончил реальное училище. Уже со старших классов училища и позже, учась в институте, зарабатывал уроками. Также успешной была его учеба в Киевском Политехническом институте. Увлеченность и работоспособность проявились там в полной мере. Помню, как я в 1931 году, вернувшись со студенческой практики на радиозаводе, показал папе свой жалкий отчет в двух-трех школьных тетрадочках. Он только покачал головой и предложил мне полистать его отчет по аналогичной практике на какой-то текстильной или красильной фабрике. Это был целый том большого формата; обстоятельный текст перемежался листами с образцами разных тканей всех цветов. Было, отчего испытать чувство стыда. Успешная учеба в институте сменилась исследовательской работой там же. Папа становится «профессорским стипендиантом», начинается и его преподавательская работа. В 1915 году он женится на дочери воспитателя и учителя пения в Орловском кадетском корпусе, статского советника и кавалера, Марии Михайловне Кавказской. Впереди 40 лет их жизни вместе, со взаимной любовью и поддержкой друг друга.
Мама моя Мария Михайловна очень много сделала, чтобы при любых трудностях создать для папы, все силы отдававшего работе, настоящий дом. Прожив после смерти папы еще 25 лет, она, по мере сил, дарила любовь и заботу моей семье.
К Киевскому периоду (до 1921 года) относятся и мои первые воспоминания о родителях и окружающем. А окружающее было более чем не простым. Киев — в буре гражданской войны. Власть многократно меняется. Немцы, гетман, петлюровцы, красные… Мне-то все интересно. Интересно сидеть в набитом людьми подвале во время обстрелов, слышать разрывы снарядов. Интересно смотреть на немецкую каску, валяющуюся на тротуаре, на разбитое близким разрывом окно нашей квартиры. Интересно на руках у папы уходить с цепочкой беженцев из города, пить на привале чай, приготовленный на костре, потом возвращаться обратно. Я еще мал, чтобы понять, каково приходится родителям. Многое узнаю через несколько лет по их рассказам. Пока же вижу, что папа всегда занят и на работе, и дома. А дома — целое производство, чтобы жить. В баке варится мыло. Потом заливается в деревянные ящики, застывает и режется на куски. На столе и подоконнике — фарфоровые ступки, в которых растирают что-то коричневое, потом туда макают деревянные щепочки и выкладывают рядами. Получаются спички. На продажу, а скорее, на обмен. Папа учит украинский (период «украинизации»). В городе уже тихо. Можно гулять и ходить в гости, в том числе в семью папиного двоюродного брата Вячеслава Николаевича Ярина, будущего академика. У него двое детей, один постарше меня, другой — чуть помоложе. С ними играю.
Но вскоре — сборы в дорогу, уезжаем в Орел. Едем в товарном вагоне целую неделю. И опять мне все интересно и дорога совсем не обременительна. Не то что родителям.
1921-1924 годы в Орле. Папа ходит на службу и дома что-то пишет. Много знакомых сослуживцев. Теперь чаще удается быть вместе. Особенно в летнюю пору, когда живем под Орлом в Городище, где папа строит, а потом опекает завод первичной обработки конопли. Водит и меня на завод, показывает как устроены машины. Случаются командировки в Москву и Ржев. В Ржеве начинает строится опытный завод первичной обработки льна «Розпол». В 1924 году мы уже в Ржеве. Разгар строительства завода, а папа — его заведующий. Живем рядом с льночесальной фабрикой б. «Рало», основанной еще Рябушинским, в доме директора фабрики, преобразованном в «Дом для приезжающих». У директора Б.Н.Ливанова здесь кабинет и две-три комнаты. Сам он чаще в Москве. У нас просторная квартира на втором этаже. Папин кабинет украшен висящими на стене снопами льна. Папа всей душой отдается работе. Завод возле берега, а выше — большая территория занята бетонными бассейнами для мочки льна, стогами льна под брезентом, длинными столами под навесом со стальными гребнями для очистки стеблей от семян, складами. Папу, в тужурке, в сапогах, можно видеть всюду. На территории завода, в заводских помещениях. В лаборатории. Реже — в своем кабинете. На голове — форменная инженерная темно-зеленая фуражка. На черном околыше — эмблема: скрещенные молоток и гаечный ключ. В 1927 году, когда начались «вредительские» процессы (Шахтинский и другие) на всех карикатурах «вредителей» стали изображать именно в таких фуражках. Злосчастный головной убор стал символом «вредителя». И его пришлось снять навсегда.
В нашем «Доме для приезжающих» живет иностранный специалист по первичной обработке, очень симпатичный пожилой бельгиец Ванстеенкисте. Наряду с заведующим химической лабораторией Н.А.Хохловым, инженером-механиком П.И.Решетиным, агрономом Д.И.Королевым и их семьями, они составляли основной круг общих сборов и на прогулках, и за столом. Часто появляются папины коллеги из Москвы. Среди них давний его друг, известный в текстильном деле специалист В.П.Добычин. Был еще замечательный самоучка с золотыми руками и изобретательским талантом А.М.Антонов. Дружба с ним продлится до последнего года папиной жизни. С 1924 года началось увлечение радиолюбительством. Захватило оно и папу. Сначала детекторный приемник с разными вариантами кристаллов, потом — ламповый. Делали добротно, дерево и фанера проваривались в парафине, но все по-простому, без излишеств. Другие увлекались эбонитовыми панелями, лакированными ящиками. Упомянутый А.М.Антонов сделал приемник полностью из стекла. Но у папы как всегда не было времени. Но меня он сильно заразил радиолюбительством. Возможно, это предопределило мою будущую специальность.
Для меня, мальчика, тот ржевский период (1924-1928) был очень радостным, тем более, что я видел хорошее настроение родителей, понимал, что и для них это время светлое. Завод от центра города по прямой — менее 4 км. Рядом лес, поля. Зайцы бегают у самого дома, слышно зимой как волки воют. Полно грибов и рыбы в Волге. Памятны прогулки с папой вверх по берегу Волги пешком или на велосипеде (я на багажнике). В 1954 году мне довелось быть в командировке в Ржеве. Город полностью разрушила война. В свободный день иду посмотреть, что же на том месте, где мы жили. Приближаюсь. Белое здание фабрики б. «Рало» цело, вижу и уцелевшее здание «Розпола». Иду к «Дому для приезжающих». Ни следа. Ровное место. А вместо прилегавшего леса — несколько израненных деревьев…
Закончился ржевский период. Светлое сменяется серым. Переезд в Москву. У папы вначале чисто чиновничья работа, освежаемая только командировками на предприятия, где живая жизнь. А здесь обстановка сумрачная. «Чистки», увольнения по «социальному происхождению», подозрительность. Часто вижу отца нервным, расстроенным. Позже его увлекают преподавательская деятельность и работа над книгой. Впервые едет в отпуск на пароходе до Астрахани и обратно. Очень доволен. Но это первый и последний в его жизни удачный «санаторно-курортный» отдых. Не везло ему. Две другие поездки преждевременно заканчивались болезнью. Еще одна, также из-за болезни, сорвалась совсем. Заезжают домой его коллеги. И, как всегда, горячие дискуссии. На случайных листках бумаги, на обороте папиросных коробок рисуются варианты деталей льнообрабатывающих машин. И меня просят по эскизам собрать из «конструктора» модель какой-то машины.
Портит настроение жилищная проблема. Приехав в Москву, мы сняли квартиру — половину деревянного домика (без удобств), построенного хозяином чайной на Ленинградском шоссе (где теперь станция метро «Сокол»). Хозяина, конечно, раскулачили. Дом перешел в ведение ВСНХ. Наши права стали неопределенными. Судебная тяжба. Оставили одну комнатку. Перспектив никаких. И тут предложение: работать в Торжке в Институте льна заведующим сектором первичной обработки. Папу привлекает живая работа, мама против, но уступает. Получив броню на нашу комнатку, едем в Торжок. Папа на подъеме, создается хороший, молодой коллектив сектора. Приезжает и начинает активно работать А.М.Антонов.
1932-1933 годы нелегкие. Карточки, с продуктами плохо. Но дела в институте движутся. Способные руководители других секторов — Сиваченко, Пейве, Матвеев. Толковый, активный директор института В.С.Жадаев. Создается производственный участок на берегу Тверцы. Там успешно действует Алексей Мефодьевич Антонов. Кстати, он, умелый рыболов, в свободное время таскает рыбу из Тверцы на спиннинг, удочку, перемет. И моего папу втягивает в рыбалку. До этого А.М. жил некоторое время у родственников в Москве, подрабатывал на каком-то заводе. Подобрав там на свалке обрезки алюминия, маленькие шарикоподшипники и еще какие-то материалы, дома, пользуясь сапожным молотком, наждачной шкуркой и другим нехитрым инструментом, соорудил замечательную спиннинговую катушку. Он одобрял мою учебу в ФЗУ, где я овладевал слесарным и токарным делом.
Я, закончив ФЗУ и полгода поучившись в 9 классе школы, уехал в Москву поступать в Московский Энергетический институт. Благополучно поступил. Теперь встречаюсь с папой только на моих каникулах и во время его командировок в Москву. Живу в той, забронированной, комнате. Радуюсь приездам родителей. А когда сам в Торжке, это для меня счастье. Институт на подъеме. Папе идут благодарности, какие-то премии. Появляется наконец хорошая квартира в добротно построенном специально для института доме. У папы способные ученики, аспиранты. 1936 год. В Кремле совещание передовиков льноводства. Папа выступает с заранее отрепетированной и, прослушанной кем надо, речью. Награждения. Ему — орден Ленина. Ордена и другим работникам института. Подарки. Замечательный приемник ЭКЛ-34. Не помню — до или после этого награждения нарком сельского хозяйства Яковлев премирует папу легковой автомашиной. Папа мог сразу же получить «газик», но ему посоветовали дождаться новой модели М-1. Дождаться не удалось.
Январь 1937 года. Я у родителей на каникулах. Мой день рождения (20 лет). Все спокойно, весело. Музыка из ЭКЛ-34, встречи с друзьями… Читаем и слушаем по радио о «врагах народа» (в Москве как раз проходит процесс Пятакова-Радека-Сокольникова), но в Торжке пока все спокойно. Лето 1937 года. Я на сборах в военных лагерях. Получаю из дома открытки очень неспокойные. С одной стороны, мама больна, предстоит операция, она в Москве. С другой — у папы какие-то «неприятные совещания». Дело в том, что такие многочасовые совещания, общие или «расширенного актива» шли по всей стране. Требовалось подвергать жестокой критике определенных руководящих и других работников. Многие были намечены и обречены заранее. Находилось немало охотников не по заказу, а добровольно поиздеваться…
Первого августа 1937 года я, получив звание младшего лейтенанта, возвращаюсь из лагерей в Москву. Мама в больнице, только что сделали серьезную операцию. Иду на почтамт, звоню в Торжок в институт, прошу Анатолия Николаевича. Молчание. Еще раз звоню, телефонистка в Торжке отвечает: «абонент арестован». А мама надеется на его приезд. Первые дни все от нее скрываю, даже фабрикую поддельную благополучную телеграмму как бы от папы. Постепенно узнаю, что арестован почти весь руководящий состав института. Директор В.С.Жадаев, секретарь парткома, руководители секторов. Тюрьма НКВД в г.Калинине. Допросы с применением известных методов. Папа и другие держатся стойко. Тем временем массовым тиражом выходит брошюра Заковского (заместителя Ежова) о разоблаченных «врагах народа». В ней читаю, как «директор института Ж.» В какой-то ленинградской гостинице «продался иностранным шпионам». Довольно подробно расписано…
В 1938 году — некоторое послабление, т.н. «бериевская оттепель». Арестованных переводят в Москву (кроме одного умершего). Бутырская тюрьма и почти никаких допросов. Конец июля 1938 года. Возвращаюсь из студенческого дома отдыха, и вдруг у самого дома идут навстречу родители. Похудевший, в чем-то изменившийся, но улыбающийся отец. Такое счастье! Все освобождены и полностью восстановлены в правах. Папа постепенно входит в жизнь на свободе. Гуляем с ним, ездим в Химки на речной вокзал, открывшийся недавно. Прогулки на теплоходе. Поездка на сельскохозяйственную выставку. О пережитом папа особенно не рассказывает, и я не расспрашиваю. Думает, где же работать. Съездил в Торжок. Туда зовут, но папа отказывается. Помимо всего, неприятно видеть тех, кого воспитал и кто потом предал.
И, наконец, приглашение в Кострому. По приезде снимает комнату в ветхом деревянном домике (Советская, бывшая Кинешемская улица,74), начинает работать, знакомится с будущими коллегами. Впереди 15 лет напряженной и плодотворной работы в институте. А пока включается в дела. На бытовые неудобства не очень обращает внимание. Мама, как всегда, всеми силами старается, чтобы было получше. Весной 1940 года я защищаю диплом и по рекомендации руководителя моего проекта отдаю документы в научно-исследовательский институт оборонного профиля. (Этому институту, отметившему недавно свое 75-летие, я отдал большую часть своей инженерной деятельности). Но остаются в «органах» какие-то отголоски папиного дела. Мне велят подождать с оформлением допуска. (Других принимают, платят деньги, но выдерживают в библиотеке). Я, попросив товарищей известить, уезжаю к родителям в Кострому. Ожидание длится до осени. Но зато я с родителями. И с Костромой знакомлюсь. Не очень устроенное жилище. На каком-то столике горы папиных бумаг, синек чертежей. Он, как всегда, в работе. В свободное время гуляем с ним по городу, окрестностям, берегу Волги (здесь она много шире, чем в Ржеве). Как хорошо с ним гулять, изредка что-то друг другу рассказывая. Чувствую, что родители видят, как я нервничаю из-за отсутствия вестей из Москвы. Как они из-за меня переживают.
Наконец меня зовут, все рады, я уезжаю. А с Костромой прощаюсь, как оказалось, уже надолго… А в Москве с родителями вижусь часто. Мама бывает здесь регулярно. Папа в командировках то в Москву, то через Москву. Когда уезжает, провожаю его на вокзал. Однажды он оказывается в купе с Сергеем Михалковым и Эль-Регистаном. Через четыре года их узнают как авторов текста гимна СССР. А пока они едут в костромские леса на охоту.
Весна 1941 года. Уезжаю в Николаев, потом в Севастополь. В ночь на 22 июня для меня уже началась война. Через несколько часов о ней узнают и родители. К счастью, и в мою бытность в Севастополе, и потом на Кавказе, хотя и с перебоями, но письма идут и туда и обратно. Лишь некоторые не застают меня на месте и возвращаются в Кострому. Я обнаруживаю их и читаю много десятилетий спустя. Письма бодрые, хотя понимаю, что нелегко приходится моим родителям. И, конечно, они не без оснований тревожатся обо мне. В письмах — уверенность в победе, хотя дела на фронте все хуже и хуже. Незадолго до войны получили родители отдельную квартиру (на Овражной улице).
С началом войны дом отдан на другие, связанные с войной, нужды. Больше им не суждено будет жить в «отдельной квартире с удобствами». Папе и так хорошо, да и человек он совсем не «пробивной». А как трудно было родителям в то время, я узнал позднее. Плохо было с едой. Мама ходила продавать что-то из вещей. Возделывали огород на склоне волжского берега. Папа выезжал на различные работы, связанные с большой физической нагрузкой. Но институт живет и папа, как всегда, отдает ему всего себя. У меня было много шансов не вернуться. Застал весь период наших отступлений. Сданы Севастополь, Новороссийск. На волоске судьба всего Кавказа. Потом в войне наступает перелом. В мае 1943 года выходит решение Государственного Комитета Обороны о демобилизации специалистов науки и промышленности. Я попадаю в их число. Вскоре по возвращении в свой институт получаю согласие директора на поездку к родителям.
Еду долго, несколько часов ожидания, пересадка в Ярославле, пешком от вокзала. И, наконец, встречаемся. Сначала с мамой, она дома. Потом открывается дверь и входит радостный отец. Несколько счастливых дней. Заходят папины коллеги и знакомые: М.А.Соболев, В.Н.Аносов, другие… Чувствую, каким папа пользуется здесь уважением. Следующий раз не так скоро удается побывать в Костроме, отпусков еще нет. 1945 год. Приезжаю в Кострому с женой и грудной еще дочкой. Мы сильно усложнили жизнь родителей, оставив дочку у них (жене надо доучиваться в институте). Действительно, папа до предела занят: лекции, исследовательская работа, аспиранты, новую книгу пишет. Еще и общественные дела… Вступив в 1942 году в партию, он, как и во всем, здесь добросовестен. До конца жизни он будет активен в общественной жизни институтского, городского, областного масштаба. Партийный карьеризм глубоко внутренне чужд ему. Он выбирает те направления, где, как он чувствует, он может быть полезен. Порой и недосыпать приходится, да и материально пока тяжело. Растет привязанность к внучке Тане. Потом испытает привязанность и любовь с ее стороны. До сих пор дорога ей память о «дедуне».
Папа всегда любил бывать на природе, в лесу, на реке. Раньше не часто удавалось. Теперь дорожит каждым днем, проведенным в Гомонихе, потом в Луневе. Особенно любил Лунево. Помню свою первую поездку с ним на маленьком теплоходе «Тельман», с ночевкой в старом здании дома отдыха. Счастлив он был поселиться, наконец, не в снятой у кого-нибудь комнате, а в своей половине дома, помогать в его оборудовании (1950 год). Сетовал на подъем уровня Волги после строительства очередной плотины, когда исчезали песчаные пляжи и начинал осыпаться берег.
Знал бы он, насколько поднимется вода после 1960 года, когда заработает весь каскад волжских ГЭС и Волгу постигнет экологическая катастрофа. Представляю также, как тяжело ему было бы видеть Лунево, изуродованное смерчем 1984 года. Отчетливо помню папу в лесу с грибами в авоське, на Волге — на берегу или в лодке, возле дома за плетением сетей. А также за преферансом в компании М.А.Соболева, В.Н.Аносова, Б.Г.Гутчака. Еще в этой компании бывали А.П.Басилов, В.В.Андрианов. На дачном столе всегда кипы бумаг. Свои рукописи, деловая переписка, диссертации и статьи учеников. Часто приходится ездить в Кострому.
Радуется толковым ученикам, таким, например, как Н.М.Суслов. Очень не любит лентяев. Почерк у папы — мучение для машинисток. Поэтому его рукописи терпеливо переписывает и слегка корректирует моя мама Мария Михайловна. Однако такого отдыха на луневской природе, с женой и внучкой, со мной и Людмилой Ивановной, приезжающими летом, досталось ему совсем немного…
Он еще успел подержать на руках двухлетнего внука Толю, но это было в его последний приезд в Москву. Осенью 1954 года я приду в главк к А.П.Басилову. По его ходатайству будет разрешено похоронить Анатолия Николаевича на Преображенском кладбище в Москве. Гражданская панихида в клубе Московского Текстильного института на Шаболовке. Приехали из Костромы Аносов, Суслов, еще некоторые сотрудники и ученики. Люди из Московского Текстильного и НИИЛВа. Кто-то из Торжка. Не смог приехать А.М.Антонов, прислал телеграмму, что болен. Пришел бывший директор Института Льна В.С.Жадаев (через несколько лет прочитаю в «Московской правде» и о нем некролог). Пришел сын папиного двоюродного брата Вячеслава Николаевича Ярина.
В последующие годы довольно часто бываю в Костроме. Приятно, что папины коллеги, ученики, знакомые с искренним уважением вспоминают Анатолия Николаевича не только как ученого, но и как интеллигентного, доброго, образованного человека. Что касается образованности, то и сейчас, по прошествии многих лет, вспоминая его отзывы о прочитанном, о кинофильмах, спектаклях драматических и оперных, об артистах, понимаю, как точны были многие его суждения. Я рад тому, что и сейчас родной для Анатолия Николаевича Университет, хранит о нем добрую память.
В настоящее время в Костроме проходит голосование о присвоении одной из улиц города имени ученого Анатолия Сивцова
На сайте gradkostroma.ru можно выразить свое мнение: согласны ли вы присвоить улице города местного значения, соединяющей проезд Береговой 2-й с планируемым районом жилой застройки, ограниченной границей города Костромы, садоводческим товариществом «Судостроитель», границами земельных участков по улице Береговой, 55 имя Анатолия Сивцова.
Информационный портал Костромской области СМИ 44