На состоявшихся в прошлом месяце чтениях «Крестный путь священника Павла Флоренского» было объявлено: 5 октября в Кадые, на родине его предков, откроется духовный центр Павла Флоренского, филиал межрегионального научного центра по сохранению и изучению творческого наследия В. Розанова и П. Флоренского при КГУ им. Некрасова, который совместно с Костромским фондом культуры организовал Флоренские чтения[*].
————————————
[*] Правильно: организовал Костромской фонд культуры совместно с Межрегиональным научным центром. (Прим. публ.)
Отрадно, что деятельность центра воспринимается администрацией области как ее долгосрочная, совместная с интеллигенцией программа. Такой «конгломерат», а также сам прецедент создания (в масштабе России) в нашем городе научного центра двух великих земляков вселяет надежду, что подойдем, наконец, к настоящему осмыслению их наследия.
Во всяком случае программа двухдневных чтений, посвященных П. Флоренскому, была серьезным поводом подумать об этой всеобъемлющей личности – как каждому наедине, так и совместно на чтениях.
Для рядового слушателя чтений выступающие условно разделились на три категории. Первые, как, например, В.А. Фатеев (друг и духовник о. Павла)[*], игумен Андроник (внук Флоренского), преподнесли новый фактологический материал, вторые поделились со слушателями уже опубликованным, так или иначе общеизвестным, третьи – оригинальными, потому как собственными мыслями о Флоренском, как, например, член редколлегии ж. «Энтелехия» А. Бугров, поэт В. Леонович, чей жизненный опыт включает ряд поездок на Соловки – место заключения и расстрела Павла Александровича.
————————————
[*] Историк русской литературы и религиозной мысли, критик, переводчик Валерий Александрович Фатеев не мог быть ничьим духовником; к тому же и родился он в 1941 году. (Прим. публ.)
Все доклады, прозвучавшие на чтениях, войдут во второй выпуск «Энтелехии», а мы предлагаем читателю беседу с поэтом, литературоведом, публицистом Владимиром Леоновичем.
– Владимир Николаевич, сотрудник фонда культуры[*] Антонина Соловьева в своем выступлении сообщила, что это вы год назад обратили внимание фонда на необходимость проведения в Костроме Флоренских чтений. Вы считаете, о. Павел сегодня уместен, актуален. Почему?
————————————
[*] Правильно: руководитель Фонда культуры. (Прим. публ.)
– Потому что Флоренский величайший гуманист 20-го столетия. Их много было, но гуманизм Флоренского обеспечен такой научной проработкой, таким талантом и такими страданиями, что его опыт уникален. Все, что он оставил нам, – это богоданное через судьбу и мученичество. О нем следовало бы говорить слогом великих «Четий миней», повествующих о житии и страданиях великомучеников.
– Как ученому, удалась ли ему попытка создания целостного мировоззрения в рамках православия?
– Флоренский вникал в каждое житейское положение с поразительной глубиной и детерминировал его с такой многослойностью, чего нет даже у Бердяева, тот был одержим одной идеей… Совершенно фантастическое разнообразие идей и объектов изучения создали попытку объективного понимания ученым того, что происходит. Он замысливал 19 томов своих трудов, но полагаю, этого было бы недостаточно, если б он сумел проработать все темы как мог.
Но у него украли библиотеку. После ареста в 33-м совершили опись его книг в Сергиевом Посаде и Москве. Книги стояли в определенном порядке, имели закладки и поля, испещренные записями. Уже почти готовые монографии таились там. Оставалось перенести на бумагу то, что собирался цитировать, и свои оригинальные соображения на эти темы.
Фигура Флоренского привлекательна не только тем, что он сделал, но и тем, что сделал бы… У него «журавль в небе» был в руках, не синица: для высказывания он всегда имел достаточную причину, иногда Причину с большой буквы.
– По-вашему, есть Причина в работе Флоренского о Гамлете? В программе чтений ваш доклад обозначен как «Гамлет-Флоренский».
– Он там неоднократно повторяет, что трагедия датского принца имела контекст чрезвычайной важности: ради спасения мира, нравственности, традиций он идет на жертвы, не мыслит для себя счастья никогда, никакого. Он одержим идеей возобновить распавшуюся связь времен. Флоренский, видимо, очень много думал о своей судьбе, когда писал работу о Гамлете.
– Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки и своею кровью склеить двух столетий позвонки…
– Да! Это нечаянный перевод Мандельштама того, что говорит Гамлет, – точный и эмоциональный. Потому что ничем, как кровью, этих позвонков не склеить. Шекспир понимал это, обращаясь к хронике датской жизни, написанной Саксоном Грамматиком. Он взял сюжет, фабулу. Но голый сюжет не прожуешь, голой фабулой – кто кого убил и кто с кем спал – подавишься. Амлет в хронике убивает без размышлений. Но Шекспир в своем веке уже знал о философе, героическом энтузиасте Джордано Бруно и потому насытил фабулу художественностью и жизнью. Так родился Гамлет.
– Рыцарь истины сгорел за нее на костре, в мрачное средневековье за приверженность ей платили такой ценой. Впрочем, кто-то пошутил, каждый век имеет свое средневековье. В 20-м это тридцатые годы…
– Мы во многом живем предрассудками. А вот Флоренский вполне справедливо считал, что именно средневековье, которое мы считаем темным, жестоким, вредным – тем подлинником, который впрямую соприкасается с античностью – озаренным детством человечества, временем прекрасных скульптур, замечательных произведений словесности, да всего на свете! Античность, правда, еще не задумывалась о рабстве, о нем позже задумается узник Освенцима и перестанет признавать античность и любое искусство, связанное с насилием. Удивительная, еретическая мысль одного из узников.
– Но сколько в ней правоты!
– Ох, какой правоты! Прочтем о ней в «Польском дневнике» Юзовского… Так вот, Флоренский считал, что античность и средневековье связаны. Именно средние века дали нам большой заряд, от которого мы заслонены Возрождением, подготовленным средневековьем, когда добывалась истина и создавались замечательные произведения искусства. Но за это платили, как Джордано Бруно, натурой.
– На самом деле ваш доклад на Флоренских чтениях назывался «Романтик средневековья. Гамлет-Флоренский». В программке указана только вторая часть названия. Почему романтик? Почему средневековья? Ведь не только потому, что он объективно оценивал то время?
– Виталий Шенталинский, автор «Рабов свободы», «нырял» в архивы ГБ, извлек оттуда дело Флоренского. Вот что он там вычитал: сначала Павел Александрович был удивлен и возмущен обвинениями в том, что он создал разветвленную национал-фашистскую организацию, охватившую советскую науку. По этому обвинению многие подлежали уничтожению. Зачем нам фашисты в науке? Потом о. Павел, разгадав казуистику НКВД, вдруг пошел ей навстречу: признал себя национал-фашистом, выгородив при этом других, – они невиновны, это я придумал организовать такую штуку. Он хотел спасти других. Но спасти было нельзя, потому что им план надо было выполнять.
Шенталинский читает протоколы допросов. Флоренский не только великого ума человек, он еще одарен юмором, понять который невежда не может. После признания себя фашистом он пишет буквально: «Я, Павел Александрович Флоренский, по своим политическим убеждениям являюсь романтиком Средневековья примерно 14-го века». Это был удар пикой, которой Гамлет пронзил Полония.
– Позвольте филологическую иронию: эти недополонки ничего не поняли.
– Конечно! Но Шенталинский понял и хочет, чтобы все поняли: Флоренский относит себя к рыцарям средневековья. Не к тем, кто воевал Гроб Господень, а к тем, кто служил прекрасному: Даме, Идее, Истине. Почему романтик? Романтизм как синоним вектора к добру, к любви, к спасению от всякой нечисти. Нам очень повезло, что Павел Александрович происходит из наших мест[*]. Он не просто мученик, гонимый властью ученый и священник, он апостол – для краткости скажу – чести.
————————————
[*] Точнее: род Флоренского – костромской. (Прим. публ.)
– В названии чтений открыто звучит тема трагичности его судьбы. Соловки – место заключения и смерти. Вы бывали там не раз.
– К тому времени, когда он туда попал, монастырская братия уже была разогнана, трудников не осталось. Здесь был СЛОН – соловецкий лагерь особого назначения. Большевики ничтоже сумняшеся потом переименовали его в соловецкую тюрьму особого назначения.
– То есть аббревиатура превратилась в черный филологический юмор – тюрьма СТОН…
– Да, нарочно не придумаешь. Вместо креста на соловецкий кремль водрузили железную звезду, каркас купола ободрали. Получился скелет звезды над скелетом купола… Флоренскому там не понравилось, но он-то знал, что «храм оставленный – все храм», чего большевики не понимали. Растоптанная святыня порой действует сильнее, чем облизанная, лелеемая, позолоченная…
Первый раз я поехал туда в 89-м в составе бригады, куда входили писатель Волков, поэт Жигулин, литератор Шенталинский с программой «Песня за колючей проволокой». И я попал в ложное положение визитера, концертанта, почувствовал недостаточность гастрольного визита.
Второй раз поехал в другом качестве: сидел в соловецком кремле, читал произведения соловецких узников. Переписывал да ревел в одиночестве. Привез в Москву большой подбор материалов, в том числе стихи Владимира Кемецкого, вошедшего в плеяду поэтов Серебряного века. Он кончил на Соловках в 27 лет…
Третьи и четвертые Соловки мои самые правильные. Была работа на уровне метафоры. Восхождение на соловецкую Голгофу, но не с крестом, а с топориком. Чистил дорогу на Голгофу. Крыл крышу скита, красил, самые разные работы выполнял: кровельные, плотницкие, печи перекладывал.
– Об этом можно прочитать в журналах «Знамя» за 96-й год, «Родина» и «Предлог» за этот год.
– Да, но не обо всем. Храм без крыши на Голгофе – это визитная карточка нашего расхлебайства. Годами громко охраняемый государством памятник 17-го века напитывается летом водой и разрывается льдом зимы. А в 98-м рухнула колокольня Троицкого скита. Кто-то анкерные стяжки распилил на дрова. Крыша возымела выем. Я сколачивал охаему (? – Публ.) из брусов, поднимал на веревке и выравнивал кровлю.
Но мои четвертые Соловки – закат восстановительных работ на острове Анзер. Возобладала жалкая доктрина не прикасаться к падающему храму. Святынь мы не бережем, Соловки это показывают картинно. А ведь мог быть музей Флоренского в скиту, где он организовал лабораторию…
— Строгий человек Иван Бунин спросил в одном из стихотворений: Достойны ль мы своих наследий?
– Ответить «да» было бы ложью. Флоренский думал, через 50 лет будет понят. Ничего подобного. В массе ученых и литераторов господствует сервилизм, как при всех режимах. Нам еще долго тянуться до руки Павла Александровича, которую он нам подал.
– Наши мертвые нас не оставят, написал другой поэт, В. Высоцкий. Флоренские чтения, организованные в Костроме, духовный центр Флоренского в Кадые – уже благо.
– Да, мы обязаны были сделать над собой усилие, взять себя за шиворот и подтянуть вверх. Чтения как предприятие в этом смысле весьма полезны. Помните, Разумихин у Достоевского: «Мы врем, врем, авось до правды и довремся». А мы говорим, говорим, авось договоримся до действия… На вырост эти чтения очень хороши.
Беседовала Вера Арямнова
Северная правда. – 2000. – 5 октября. – С. 7.
Публикация А.В. Соловьёвой
Фото П. Романца. Сентябрь 2005 г.