Снизу вверх!

2017/10/24

Павел Корнилов

Александр Бугров
Александр Бугров. Фото Т. Пакельщикова. 2013 г.

На этого человека в Костроме все смотрят только так: снизу вверх! Александр Александрович или, более дружески, Сан Саныч – так его называют десятки, если не сотни людей. Мемуарист, кто бы он ни был, вспоминая в далёком будущем Бугрова, окажется в большом затруднении. Ни сплетен, ни злых разговоров, ни «вкусных» подробностей вспомнить не удастся. Наверное, это называется порядочностью. На протяжении многих лет А. А. (будем называть его так) ко всем, именно что ко всем – каждому, без исключения – относился и относится ровно и благожелательно. Улыбка, точное, только конкретному человеку нужное слово поддержки. Женщинам ещё и шоколадная конфета. Это, как теперь принято говорить, его фишка. Просто А. А. добрый, и это без «фишек» и «акцентов».

Юношей понял, что его будущее – это поэзия. Первое стихотворение было написано и опубликовано в семидесятые годы XX столетия. С тех пор прошла уйма времени. Прочитаны тысячи книг, в знакомых ходят сотни людей. Эти же сотни приносили и проносят ему до сих пор свои стихи, прозу, хотят поговорить, обсудить написанное и услышать оценку. А. А. всё читает и говорит, что думает, прямо и без фальши, но не обижая. Он вдохновляет.

Молодым человеком А. А. с группой костромичей занимался в литературной студии Игоря Дедкова. Прошло больше тридцати лет. А. А. сам ведет студию в областной научной библиотеке. Пусть гром разразится, а всё-таки скажу: Александр Бугров – это «Дедков XI века». Другое время, другой стиль, другие темы. Масштаб личности, любовь к словесности те же. Одна подробность много говорит об этом человеке. Он ведёт студию безвозмездно, из любви к литературе.

22 марта 2018 года А. А. исполнится шестьдесят лет. Зная его два десятилетия, могу сказать, что внешне сегодня он выглядит так же, как в середине девяностых. Поэзия, если ей не изменять, любить её самозабвенно, способна сохранять человека и оберегать от несчастий. Genius loci, «гений места»; затасканная формула на латыни. Кого только не объявляли genius’ом. Что поделать, А. А., действительно «гениус» Костромы. Однажды в разговоре он заметил, что, если очень захотеть, можно перейти Волгу просто так, ну, взять, да и перейти. «Можно, можно», – сказал он тогда, растягивая гласные, скорее самому себе, чем собеседнику.

Он не спешит издавать свои книги. Первая, «Вид на Волгу», вышла в 2000 году, вторая, «Стихотворения», в 2015-м.

Обложка книги
А. Бугров. Вид на Волгу. — Кострома: [Костромской общественный фонд культуры], 2000.

Обложка книги
А. Бугров. Стихотворения. —
М.: Воймега, 2015.

А. А. очень костромской поэт. Его стихи, собранные вместе, похожи на путеводитель по Костроме. Но видеть в стихотворениях только «местную» тему нельзя. Стихи А. А. к ней не сводятся и не сводились никогда, несмотря на то, что можно с большим удовольствием в полном смысле «гулять по стихам». То есть двигаться, как по компасу, по улицам Костромы от здания к зданию, что упомянуты в книгах А. А. От костромской действительности он отталкивается, чтобы попасть… куда?

Поэт прищурился,
Почуяв вдруг
На главной улице
Нездешний звук.
 
И в этой музыке
Одна тоска:
Корова в кузове
Грузовика.

А. А. ищет «реальности» – его любимое слово в литературных разговорах. Или «нездешнего звука», как в этом стихотворении. Разговоры с А. А., его монологи (короткие), его реплики (точные и верные какой-то последней правдой) надо бы записывать.

Лучше его в нашем городе никто литературу не знает. Это без дипломатичных «почти» и «может быть». Общаясь с А. А. очень давно, ни разу (тоже без «почти») не назвал книги, которую А. А. не читал, или, что крайне редко, хотя бы не держал в руках. Он знает всю прозу, всю поэзию – и нашу, и зарубежную. Знание это не схоластическое, а прикровенное; это питает его творчество, раздвигая рамки его произведений, делая их актуальными для умных людей в Костроме и дальше, дальше, шире.

А. А. не один раз во всеуслышание говорил о своих любимых авторах в поэзии – это Фет, Анненский, Блок, Георгий Иванов и Павел Васильев. А. А. верен им не только как читатель; он прошёл их школу и пишет в традициях (слово как способ магического постижения мира), что заложили эти поэты. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать стихотворения А. А.

Он участник едва ли не всех литературных встреч, что проходят в Костроме. Дело не в желании, что называется, «быть на виду»; А. А. чужд тщеславию. Просто его настоятельно приглашают, уговаривают сказать о книге того или иного автора или написать предисловие к книге. Он приходит, говорит или пишет. Если на литературной встрече слово будет говорить А. А., это означает, что встреча достойна, чтобы на неё прийти.

Здесь мы приближаемся к деликатному обстоятельству. А. А. не назойлив, не активен в продвижении себя. Он, скорее, пассивен в отношении обнародования своих текстов. В этом мудрость и вера в ход, ток жизни. Достойное придет к людям, если художественное слово стоит того. Наверное, по этой причине в Костроме мало знают А. А. – прозаика.

Заветное и сокровенное А. А. делит между стихами и эссеистикой. Его проза, фрагментарная, обо всём – и литературе как центре мира, – похожа на сочинения Василия Розанова. Его А. А. очень любит и ценит. В то же время это своё, не похожее ни на что другое. Сами названия заставляют в душе что-то вибрировать: «Беспризорные сады», «Деревянная пластмасска». Хочется, хочется прочитать о «пластмасске»! Однажды эти тексты в виде книг появятся в книжных магазинах, в публичных и домашних библиотеках и станут гордостью нашей литературы.

Меня можно упрекнуть в излишней приподнятости, комплиментарности в отношении А. А. Наверное, можно упрекнуть. И всё-таки настаиваю: за каждым сказанным мною словом стоит факт. А. А. действительно такой – сложный, незаурядный, прекрасный. Я смотрю на него и десятки людей, кого знаю, смотрят на А. А. только так: снизу вверх! И это неоспоримо.

«…И я один за эту музыку в ответе»

Александр Бугров

Александр Бугров
Александр Бугров. Фото Е. Разумова. 2010 г.

* * *
Навстречу тьме идёшь по Муравьёвке,
и в пустоте мерещатся церковки.

Сухие листья и прохожих лица —
как прошлого поблёкшие страницы.

Как блицевали мы и танцевали
на улице Островского в подвале!

Косноязычный поцелуй прощальный
в 14к на Фестивальной.

И нежно буду в памяти беречь я
вечерние сирени Черноречья.

И шум двора на улице Свердлова —
как мною недосказанное слово.

Пруд шаговский и огород в Селище,
и рыбное кафе на пепелище,

и наспех на троих бутылка «Старки»
перед футбольным матчем в Козьем парке,

и ярмарки хоромы и руины,
сошедшие с Кусочкина картины.

Будильник зазвенит, и всё по новой
забрезжит — Подлилаева, Паново…

Когда-нибудь на Сковородке правнук,
зевнув, откроет «Северную правду»,

прочтёт мой стих, и параллель готова:
Париж — Бодлера, Кострома — Бугрова.

* * *
Юрию Бекишеву

Уголок медвежеватый
В паутине клейкой.
Бывший магазин «Двадцатый»
Стал теперь «Копейкой».

Ангел хохлится без нимба
И свистит нахально.
Ежедневно, анонимно.
Конфиденциально.

Там, где был ларёк газетный, —
Заросли крапивы.
Над забором чуть заметный
Отсвет перспективы.

Не получится на фото
Блёклой светотени.
Ретрошлягер Нино Рота
С нотами не теми.

Утра одеревенелость.
Мира обветшалость.
Прошлое куда-то делось,
Музычка осталась.

Можешь, если ты счастливчик,
Путь найти окольный
Под испытанный мотивчик,
Ветерок-н-ролльный.

Вид на Волгу
В реке отражается дом.
За домом плывут по теченью
И Олька с курсантом вдвоём,
И садик с отцветшей сиренью.

И, кажется, нет за спиной
Ни дома, ни парочки тусклой.
Растаял в пыли водяной
И город, и вечер июльский.

Каникул чужих крутизна
Сверкает серёжкою мокрой.
И сыплется с неба луна,
Пробитая пьяной моторкой.

Из трещины сна поутру,
Из гущи пятна нефтяного
«Калоша» со мной на борту
Всплывёт где-нибудь у Лунёва.

* * *
Пахнет глаженым бельём
в комнате её.
Новым порастёт быльём
прежнее быльё.

Я тут не был года три
и не знаю — что
у оттаявшей двери
на меня нашло.

Я же разлюбил её
и поставил крест.
И она простила всё,
булку с маслом ест.

Двор в серванте отражён,
и из жизни той
шелестит неслышно клён
первою листвой.

И конфетная слюда
в свой шуршит черёд,
будто завтра навсегда
прошлое придёт.

* * *
Под цветущие акации
танцплощадки плот плывёт,
но девятый вал инфляции
захлестнёт блаженный флот.

И откроется шашлычная
душная, как жизни суть.
Дело-то, конечно, личное:
выплыть или утонуть.

Нужно время, чтоб освоиться,
с музыкой идя на дно.
Обречённым лишь достоинство
перед гибелью дано.

Щедрым жертвоприношением
кажется весь этот джаз.
Перед кораблекрушением
белый танец — в самый раз.

Кавалер сопит неласково.
Дама — первый сорт (впотьмах).
И система Станиславского
торжествует в их глазах.

Опоздала сейсмология
наводненье предсказать,
и усталая мелодия
родину относит вспять.

Не хватает настоящего
жалкой вечности в цвету,
и глотаешь леденящего
поцелуя наркоту.

* * *
Пока я в троллейбусе трясся,
дождь кончился, юность прошла.
На улице Шагова ряска
покрыла поверхность пруда.

Мальчишки теперь не рыбачат,
и чайки сюда не летят,
и скуку безумия значит
любовь обещающий взгляд.

Почаще я буду отныне
смотреть, как фанерной листвой
скрежещут деревья стальные
над испепелённой водой.

* * *
Померещилось — времени нет,
и за стенкой — не кухня, а яма.
Тьма за дверью.
Войдёшь, включишь свет…
Вязкий шорох у ног — сквозь паркет
пробиваются клочья бурьяна.

* * *
Сын, отбившийся от рук,
он же непутёвый муж,
четырёхугольный круг
в небе увидал к тому ж.
И с тех пор ему одно
только и занятье — сад.
Кто увидел неба дно,
у того часы спешат.

Неудавшийся отец,
он же позабытый дед,
двухметровый огурец
вырастил на склоне лет.

Сообщенья, интервью,
фото в прессе областной…
Попадающий в струю
завтра будет смыт волной.

Новая взошла заря
на районный небосклон.
Скушать огурец нельзя,
потому что горький он.

* * *
Какая новость! Прямо бред!
Вы что, не в курсе? Неужели?
Они совсем уж обалдели —
Крутить любовь на склоне лет!

Она в платочке и в очках,
А он, ой, бабы, не могу я!
На здоровенных каблуках
И в галстуке в жару такую!

Да нету совести у ней!
Ну жук — на лысине помада!
Да их в дурдом отправить надо!
Да постыдились бы людей!

Вдова из пятого подъезда,
Он — из шестого холостяк.
И дети, спрятавшись в кустах,
Их дразнят: тили-тили-тесто!

Судьбой блаженной и жестокой
Двум старикам для фона дан
Микрорайон — как зверь стоокий,
Как сон, как утренний туман.

* * *
Полчаса пешком до сада
(Мысли будто сквознячки).
Проредить давно бы надо
И морковь, и кабачки.

Лужи к вечеру просохнут
На селищенском плато.
От работы кони дохнут,
Ну а людям — хоть бы что!

Дом родной за поворотом
Перебрался в полутень.
Где он, лучший день?
Да вот он!
Вот он — лучший в жизни день!

* * *
Костромка вспомнится порой
И хлеба вкус ночной.
Есть первый снег, а есть второй,
Он не такой ручной.

Рукой не станешь брать его,
А если и возьмёшь,
То превратится волшебство
В бесхитростную ложь.

Заулок, где сейчас стою,
Не оживишь мечтой.
Тут вспомнишь не любовь свою,
А влажный хлеб ночной.

Смешно чирикнул воробей,
С опаскою храбрясь…
Не позабыть руке моей
Второго снега грязь.

* * *
Шевельнёт тишину теплоход,
проплывёт сквозь туманную морось.
Всё прошло, и ещё раз пройдёт.
И ещё один раз, и ещё раз.

Утром листья светились в воде,
на гитарах подростки бренчали.
А теперь никого и нигде,
кроме нас на парящем причале.

Пуст фарватер, пропал выходной,
и беспамятен взгляд завидущий.
И не странно вернуться домой
после прожитой жизни грядущей.

* * *
Какая музыка вернёт
Слезу на бейджике дрожащем,
Чтоб нежный прошлого излёт
Настиг зачем-то в настоящем?

Кузнечик певчий, говорят,
Стал реже в ЦФО встречаться.
А он вернул бы звукоряд
И опрометчивое счастье.

И возвратилось бы оно,
Осталось навсегда со мною,
Но шага сделать не дано
За музыкою неземною.

Включаю радио — и вновь
Не то в любом диапазоне.
Я вспоминаю не любовь,
А раскладушку на балконе.

Не ревность, а народ в метро,
Сопящий перед остановкой,
Не поцелуй, а димедрол,
Запитый тёплой газировкой.

Среди штампованных руин
Мотивчик мается в просвете,
Теряется… И я один
За эту музыку в ответе.

* * *
Под мостом Мирабо тихо…
Аполлинер

Ночь приближается, как прохожий,
И сумрачный ветер заносит листвой
Мост Мирабо, так мало похожий
На автодорожный мост костромской.

Восемь мостов Мирабо в Париже.
А в Костроме полтора моста.
Можно, конечно, ещё быть ближе,
Но это неважно в пределах сна.

Да и в других пределах неважно —
Насколько банален на Волгу вид.
Пляж беззащитно приснится дважды,
И ранка зажившая закровит.

Если попробовать жить любовью,
Устанешь оглядываться на листву.
Но это во сне. А нам с тобою
Приходится жить иногда наяву.

Может, сумею запечатлеть я
Предгрозовую изнанку сна.
Листьями третьего тысячелетья
Вся Муравьёвка занесена.

* * *
Все реки текут, только эта река пересохла.
Все люди как люди, одна только ты стрекоза
Из басни Крылова. И жаль, что такая красотка
Бессовестно врёт, лейтенантику глядя в глаза.

И он — не поймёшь — то ли верит, а то ли не верит,
И я, как нарочно, от зеркала невдалеке.
И некуда деться. Маячу в тумане, как берег,
Донельзя противный небось пересохшей реке.

* * *
Зима начнётся да не кончится,
и не растает никогда
рекламный снег в окне вагончика,
и лужа станет льдом катка.

Неторопливых туч фундаменты
освоят неба котлован.
В извёстку вмёрзнут, словно мамонты
и Нерехта, и Зурбаган.

Протопчут призраки недальнюю
тропинку жизни до ларька.
Курзала изморозь наскальную
увидит гость издалека.

Кто слышит музыку уездную,
тому вздохнуть — прямой расчёт.
Метель, насвистывая «Yesterday»,
к утру Селище занесёт.

В пальтушке человек с лопатою
взмахнёт рукою — се муа[*].
Огромная снежинка, падая,
накроет стаю воронья.

От ежеутреннего тренинга
в башке — энтузиазм сплошной.
Снежок июньский у военника
лоснится вечною лыжнёй.

_____________
[*] C’est moi — это я (фр.).

Приложения

Слово о поэте

Владимир Леонович

Экскурсия — в Освенцим?

Туда должны забредать одиночки — как редко заходит в голову воспоминание об этой были. Художник, попавший в ложное положение экскурсанта, быть художником не перестаёт. Вот он видит, как японка сдувает с ладони жука. Вот странно соседствуют придорожные агава и ель. Вот идеально ровные, идеально утрамбованные песчаные дорожки. Вот-вот на лацкане пиджака божия коровка замрёт перед тем, как взлететь…

И для этого от Желязовой Воли он приехал сюда? Поэтика Андрея Тарковского? Наследство Пастернака?

И когда к колодцу рвётся
Смерч тоски, то мимоходом
Буря славит домоводство
— Что тебе ещё угодно?

Бог деталей заслоняет не от художника — от зрителя те бездны, кои художник видит-не-глядя. Пушкинская охранительность. И вдруг в непрошеном зеркале перевёрнут домашний уют — грянул реванш живой трагедии, заслоняемой жучками-паучками:

Померещилось — времени нет,
и за стенкой — не кухня, а яма.
Тьма за дверью.
Войдёшь, включишь свет…
Вязкий шорох у ног — сквозь паркет
пробиваются клочья бурьяна.

Они страшны сами по себе, эти клочья, — что же сказать о душе, где рождается и мерещится такое?

Стихи, как известно, могут всё. Вот они вместили, быть может, главу романа о последней любви. Влюблённые видны с точки… нет, со множества точек стоокого микрорайона. Этот Аргус, эта дурная древня, не сознающая собственной мнимости, знает об этих двух — больше, чем сами они о себе. Характерна манера свободной записи и соблюдён словарь судей-душеведов:

Она в платочке и в очках,
а он — ой, бабы, не могу я! —

Цитировать неприятно из-за чрезмерной узнаваемости положения. И тут на помощь двум несчастным счастливцам приходит Тютчев со стихами о последней любви — о высоком сочувствии к ней, о ярости толпы, вломившейся в святилище…

Автор «Чёрной крови» и «Страшного мира» создаёт «Балаганчик» — так в приключенческих романах выливают бочку ворвани в бушующее море, на минуту утихомиривая стихию. Александр Бугров избегает страшных картин, но охотно пользуется различными средствами отстранения — той же плёночкой иронии поверх волны, обмолвками и парадоксами, клюквенным соком балаганного действа. Транквилизаторы… Но вот — ночь и бессонница, и защитная плёнка дневной рутины совлечена с души, и ты открыт Космосу, откуда видна твоя безмерная малость, близорукая тщета твоих жизненных отправлений — любимый аргумент чертей-искусителей. И тогда тебя

мучит что-то невнятнее слов,

и нет средства, коли так, эту муку заговорить, и надо терпеть её до утра, а там —

Встать, картошку собраться копать…
И дела незаметно утешат
и уверят в бессмертье опять.

Важное место, читатель: из картошки не крахмал извлекает наш автор — но веру в бессмертие! Домашние, огородные, служебные дела, вероятно, заменяют ему то русское средство, к которому иные прибегают, чтобы забыть… дом, огород, службу. Опять важное место: на Руси пропивают всё что угодно и то, что пропивать не имеют права — собственную личность, умения, дарования. Дарование же есть поручение свыше, как заметил Боратынский. Аванс, доверенный в рост, тот самый талант из Христовой притчи.

А эти стихи переписываю целиком:

Пахнет глаженым бельём
в комнате её.
Новым порастёт быльём
прежнее быльё.
 
Я тут не был года три
и не знаю — что
у оттаявшей двери
на меня нашло.
 
Я же разлюбил её
и поставил крест.
И она простила всё,
булку с маслом ест.
 
Двор в серванте отражён,
и из жизни той
шелестит неслышно клён
первою листвой.
 
И конфетная слюда
в свой шуршит черед,
будто завтра навсегда
прошлое придёт.

Что-то очень важное для Бугрова спрятано тут за этой лёгкой бугровской же манерой. Это старые романсы всё выбалтывают, обескураживая лёгкую лирику:

Для чувства нежного нет времени, нет срока…

Вот это и спрятано… на удивленье самому автору! Он-то ведь крест поставил — на этом самом, на вечно живом… Как роман в тех стихах про позднюю любовь, так здесь одноактная пьеска, скажем вампиловская, в коротеньких строчках усечённого хорея…

Прошлое придёт завтра, притом навсегда. Так и подмывает после столь вольного — и столь же правомерного — обращения с временем переселить нашего автора… в Серебряный век, да ещё подселить к любимому им Иннокентию Анненскому. Уж нашёлся бы флигелёк в тихом и пустоватом Царском Селе… И дело не только во времени, которое для поэта обратимо, — дело в личности Бугрова, в его Музе, если угодно. От неё веет врождённым благородством. Обиходная пошлость, пошлость как воздух, как среда нашего обитания не коснулась Бугрова. Поэт М. говорил поэту Л.: «Блок рисует Дом свиданий, рисует девицу — выходит Богородица:

Только губы с запекшейся кровью
На иконе твоей золотой…

А мы вот рисуем Богородиц, а всё б… выходят». Бугров рисует двух дебилов:

Он с клумбы ей сорвал тюльпан.
Она — Изольда, он —Тарзан.
Для них работает фонтан
на площади Советской.
 
Он машет мне рукой — «хелло!»
Они вдвоём. Им повезло.
И счастья жалобное зло
в его ухмылке детской.

Конечно, конечно — к Анненскому! Он бы даже позавидовал такой строке. В них надо всматриваться как в голубую чистую воду. Плывёшь по тихому озеру прозрачным осенним днём, навстречу тебе плывёт светлое песчаное дно, его пейзажи таковы, что кладёшь весло и забываешь обо всём. Надо следить ленивые солнечные блики на песке ребристом, игольчатую поросль водяного мха, многоцветную осиновую и берёзовую паль, обкатанные прибоем древесные огнилки, лещовые ворОночки сплошь по песку. Да вот и сам лещ: уткнул голову в густую зелёную кущу; он тебя не видит, увлёкся, обсасывает стебли, покрытые питательной слизью… Отчего же ты забылся и превратился в созерцание этой бесконечной жизненности, этой великой подлинности Творения, ещё не испорченной, не отравленной?.. Трудно ответить. Но истинная поэзия сродни таким пейзажам, а читатель как бы совершает медленный полёт над чередою картин или останавливается, так и эдак разглядывая загадочные строки:

В тщеславном предвкушенье смерти
надежду новую найдёшь.

Ах, в чём только не ищешь её! Приходится верить, что и в этом…

Широко и громко прошёл юбилей Пушкина.

Бесшумной тенью проследовал за ним юбилей Боратынского. «Передать» сверх должного Пушкину невозможно. Сколько ни давай — всё будет мало. «Недодать» Боратынскому — грустный и давний обиход. Время этого великого поэта ещё не настало вполне. Или… или все мы прошли какую-то точку во времени, где надо было свернуть влево, а мы свернули вправо, и теперь, как и при жизни Боратынского, он не внимаем, не прочитан. И прочитан, быть может, уже не будет: не сумеем опомниться, вписываясь в тупик, просто не успеем. А этот человек сеял лес и полагал, что деревья — дети поэзии. Строил дом — словно возводил здание поэмы.

Бугров издаёт первую книгу в возрасте, в котором Боратынский умер. (И смерть его была прекрасна: взволновался нездоровьем жены, сердце разорвалось.)

Гамлет-Боратынский… Девственная Муза Боратынского. Оригинален — ибо мыслит… Это оценки Пушкина. «Оставим ему элегию и разбежимся в разные стороны…» Кажется, так. Костромичам, хотят-не хотят, придётся разбежаться по своим уделам-углам, оставив Бугрову привилегию мысли, эффект её, возникающий при пристальном созерцании предмета (лица), чем-то привлёкшего внимание поэта. Но если взгляд, если ум Боратынского называли раздробительным, то бугровский взгляд, при всей его отчётливости, вычленяющий и увеличивающий детали, я назвал бы созидательным. Оттого такая жажда породнить далёкое с близким, эти бесконечные оксюмороны, не всегда ловкие, но порой замечательные, это внимание к единству строфы, которую, как стручок сныти (недотроги ?), вот-вот разорвёт внутреннее напряжение. Связующие силы у Бугрова преобладают над «страстью к разрывам». Обручи на бочке надёжны.

Книжка небольшая, но можно говорить о завидном культурном пространстве автора. С «полюсов» оно несколько сплюснуто, но вольготно простирается вширь. Замечательно одно из трёхстиший хайку:

Утром я выходил из воды
и поймал на себе
любопытный взгляд мотылька

Читателю дана возможность одарить речью это лёгкое созданье, одарённое взглядом. Мотылёк — бабочка — эфемера — психея — душа. Сама хрупкость природы и красоты. И великий взыск к созданию, возомнившему себя венцом Творенья. Целые тома, томы написаны об этом гуманистами планеты, где столь слепо уничтожается всякая жизнь. Вот вам и три строки — философских, экологических, покаянных. Перед талантом Александра Бугрова, как принято говорить, я снимаю шляпу. Дай Бог ему достойного читателя!

По изд.: Бугров А. Вид на Волгу. — Кострома: [Костромской общественный фонд культуры], 2000. — С. 3—7.

 

«Навстречу тьме…»

Песня на стихи А. Бугрова.
Музыка Владимира Смирнова

Исполняют:
Владимир Смирнов,
Рузанна Севикян.
Продолжительность: 00:02:21

 

С мыслью о Вас (06.06.2020)

Александр Бугров об А.С. Пушкине

ГТРК «Кострома»
Продолжительность: 00:32:44

См. также:

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.