27 ноября 5 г.

ДАЙ НАМ РУКУ В НЕПОГОДУ,
ПОМОГИ В НЕМОЙ БОРЬБЕ!

Как же так: миллиард миллиардов (произносится с еврейским отсутствием Р, как же так, ку-очка, миллиа-д миллиа-дов слов-молекул вокруг, да еще предвыборные гонки партий, горящие и чадящие шлаковые отвалы слов, пышущих пафосом, медленно подергиваемые седой патиной перегара, – все это вок­руг, над- и под- и бери любой УГЛЬ, свети им, зажав в зубах –

язык мятежного предтечи,

светившийся как угль во рту

(Смеляков)

– и среди этого всего жизнь твоя, борьба твоя – НЕМАЯ? Блок онемел. Бумага осталась белой. Борьба была жизнью, и вот она – смерть. И предсмертная мольба к Пушкину: помоги … Господин русский интеллигент, Ваше сиятельство! Не кажется ли Вам, что речь эта – о Вас?

Шуми, шуми с крутой вершины,
Не умолкай, поток седой,
Соединяй протяжный вой
С протяжным отзывом долины!

Дело не в том, Евгений Абрамович, что долина гонит звук дальше, ДАЛЕЧЕ гонит она звук и не отзывается ничему, а дело в том, что в этой лавине словосверженья для Вас наступила немота, и Вы первый в русской поэзии научились и научили позднейшие ее поколения – немоте.

… отвергнул струны я –
Да хрящ другой мне будет плодоносен! –
И вот ему несет рука моя
Зародыши елей, дубов и сосен…

Чувствительный, впечатлительнейший человек, Боратынский замолчал (кстати, в возрасте Блока) при нарастающем шуме и гуле промышленной эпохи, эпохи чистогана, корысти, бесчело­вечности на новом их витке – 30 – 40-х годов 19 века.
ПИРОСКАФ – парусное судно с паровым двигателем впридачу.
Метафора: на парусах отчалил от Марселя корабль Боратынского и сбросил их как ненужность посреди Средиземного моря.
В Ливорно причалил уже ПАРОХОД – он доставил Поэта в страну его мечтаний – умирать.
Разволновался нездоровьем жены и умер. Одна из лучших смертей. СМЕРТЬ ОТ ВООБРАЖЕНЬЯ – как записал итальянский медикус, если верить Дмитрию Голубкову (роман «Недуг бытия»)
А если не верить, как в блеф-клубе, то Голубков диагноз этот придумал, но придумал, собственно, не он… Вы уже дога­дались, КТО.
Итак, струны отвергнуты: НЕКОГДА деловому поколенью выслуши­вать поэтические пустяки!

И пусть! Простяся с лирою моей,
Я верую: ее заменят эти,
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети.

Не только поэзия с ее ребяческими снами, сама русская словес­ность сегодня глохнет в шуме разнообразных falls – тут уместно английское слово, где акцентировано паденье и отсутствует благородный состав воды.

… И отрываюсь, полный муки,
От Музы, ласковой ко мне,
И говорю: до завтра, звуки,
ПУСТЬ ДЕНЬ УГАСНЕТ В ТИШИНЕ.

(так и подмывает в прошлую запись, где я фыркал на приблизительные варианты The rest is silence написать И ВПРЕДЬ – БЕЗМОЛВЬЕ).
Задача дня – не перекрикивать лавину. Задача, я думаю, в том, чем и как наполнить немую борьбу. СМЕРТЬЮ ПРОТЕСТА — протестующей смертью восполнил немоту Блок. Боратынский посеял лес. Смерть вторична. Смерть есть следствие. Бедный мой Митя* прервал подвиг жизни: слишком горячо, горячечно отвергал он в ней то, для чего нынче придумано словечко: НЕГАТИВНЫЙ, благополучное словечко, ничего в нем смертельного нет. А люди вешаются, стреляются, и богоспасаемая наша страна по самоубийственной убыли населения выходит на призовые места.
НЕЧЕСТИЕ – наш воздух.
До завтра, звуки!

2 декабря 5 г.

Посмертное признанье
ко мне уже спешит –

а я еще жив по недоразумению Судьбы… Звонок от Ю. Б.: читал и плакал над моей книгой. Вот – мои премии.
Вчерашний день, хоть с похмелья был, но оказался праздником. Ездили с Викой в Нерехту по приглашению Надежды Алексеевны Власовой–работает в библиотеке, пишет – чисто, сердечно и за всем, что пишет – Причина, невозможность не писать.
Причина с большой буквы – та серьезность, о которой говорит Твардовский. И Простота – тоже с большой буквы, стихи просятся на музыку.
Человек 30 в гулкой аудитории – старшеклассники, первокурсни­ки медучилища, сплошь девчонки и трое парней на задних стуль­ях. Tabula rasa — чистый лист. – Модест Петрович – это кто такой? – Не знают, не слыхали. Ну – кончат училище, будут сестры милосердия – а что дадут детям? Я уже писал о библиотекаршах, которые не слыхивали имени Дмитрия Кедрина, имени Бориса Корнилова. Значит, можно жить и без Пушкина? Но праздник все равно был праздник: что-то возникало в лицах, были хорошие паузы, было оживленье, улыбки… И, кажется, была серьезность навстречу действительно серьезным вещам.
Дедков пишет: выступаю перед студентами, но не знаю, что у них вкладывается в те слова, в которые я вкладываю свое – пережитое, накопленное. На каком языке я говорю с подрастающим поколеньем?
Ну – мне чуть полегче. Все же

… гармонических орудий
власть безраздельна над душой,
и любят все ЖИВЫЕ ЛЮДИ
язык их темный, но родной.

А эти дети – живые, и хоть совсем другие гармонические орудия у них в обиходе, хоть неведомо что их плэйеры бубнят им в уши, все же и эта культура или, лучше сказать, БЕДСТВИЕ этой культуры как-то заменяет им подлинники искусства, народного ли, классического… Натура податлива…
Хотел, да забыл им прочесть:

Прогулочная плоскодонка,
помахивают два весла.
Родившемуся лебеденку
здесь обрубают полкрыла.
Податлива природа птичья,
испорченная под шумок.
Бесчеловечности постичь я
как бесконечности – не мог…

Примечания.

* Д. Голубков