6-12 октября 5 г.
Московская неделя.
Метро. В вагоне довольно тесно. Но два крайних сидения пустуют: между ними наблевано. Что ж. Отмечаю с печальным удовлетворением: в людях еще осталось чувство брезгливости. Да поможет этот остаток каждому индивиду в том, что зовется социальной оценкой, соц. выбором и т.п.
Прочь! Гнушаюсь ваших уз! –
крик из «Современников» Некрасова. Крик брезгливой души. М.Кураев в беседе с С.Яковлевым: мое отношение к политике – брезгливый нейтралитет. Маловато. Хочется плюнуть – плюнь. Харкотина все равно ведь не глотается – выплюнуть придется. Мальчишка Володя Львов (друг Булата) на войне о войне: то, что я пишу, есть ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ.
В реакциях «общественных» эстетику мы уже прошли и побороли. Остается физиология.
Мудрый наш язык давно про все это знает. Его речения убийственно точны, точнее матерщины, которой мы, кажется, уж наигрались. (Но как лихо матерится прекрасный пол! Эмансипация!).
Старушка нестарым еще голосом, голоском выводит в подземном переходе:
В лунном сиянье снег серебрится,
вдоль по дороге троечка мчится –
я успеваю в ее протянутую горсть просыпать мелочь и пропеть с нею вместе:
динь-динь-динь, динь-динь-динь! –
и сжимаю ее горсточку в кулачок.
Это подземный переход станции метро «Беляево».
Наверху – яркий осенний день, и друг в друга смотрятся роскошные здания этажей под 20, с вычурами и прибасульками. Одно краснокирпичное, другое желтокирпичное. Но это не совсем так: под желтокирпичной облицовкой – бетон. Цельный ли, блочный ли, не знаю. Уж очень быстро выросла эта громадина.
И вот стою я, Колька Букин,
У Букингемского дворца…
И гляжу я, Вовка из провинции, на эти дворцы и соображаю: в этот вот желтый дом войдет все Парфеньево, весь посад со слободами. А в красный – вся пустыня парфеньевского района плюс соседняя с нею пустыня Антроповская.
Престижная квартира стоит столько, сколько стоят несколько деревень, кои никак не могут сдохнуть, как тот онегинский дядька –
Когда же черт возьмет тебя?
Иные деревеньки весьма живописны, но подыхать не спешат – к досаде нынешних воротил, которым этот пейзаж надо бы застроить по-новому. Что же делать? Дожидаться, пока помрут последние старики или заказать пожар?
Интересно: возникнет ли в голове новожителя беляевских дворцов, что такое В НАТУРЕ его жилплощадь?
Москва – государство в государстве? Пожалуй, Москва – ИМПЕРИЯ, ГЕГЕМОНИЯ, простирающая лучи власти во все стороны. Каждый луч – пресловутая «вертикаль». Неплохо устроились, ребята. Сосите нефть, на ваш век хватит, и не думайте, что сосете кровь…
Чистая физиология!
И надо ж было так случиться, что двум прекрасным, двум замечательным старикам, да еще армянам, да бакинским еще, родителям моего друга, помогал я увязывать вещи – переезжают в тот самый Красный дом! Потому что ломают их добротную 4-этажку и целый квартал 4- и 5-этажек ради нескольких башен и дворцов. Миллионные прибыли… Москва, Москва, с жиру бесишься.
В армии строили мы, артиллеристы, водомаслогрейку. Несколько кирпичей уложил и я, потом клал печи… Теперь спрашиваю себя: зачем?
А затем, чтоб сегодня сообразить: эту шаровую долбню, эти стенобитные орудия ЗАПУСТИЛ тот, кто кирпича не клал. Этих стариков выселяет тот, кто не знает, что к старости человек прирастает к своему жилью. Что есть в некоторых землях в числе прав человека ПРАВО НА ПРИВЫЧКУ. На карте, может быть, таких земель еще нет. Но уже могут быть штаты, регионы, острова, где чтут это право.
Ну, эти мои старики, слава Богу, не бедного десятка, как и родня, потому и в Красный дом переезжают, – а другие куда? Осень яркая, но сухая. Вся глина каменная и в крокелюрах. Рушат дом – и пыль стоит как туман. В покидаемой квартире нестерпимая книжная пыль – бедная моя Раиса исчихалась, исплакалась. А я уже устал повторять себе под нос:
христианин, при каждом чихе
желай здоровья палачихе!
…………………………………………
Звонок от девушки Оли. Здравствуйте, незнакомая девушка Оля! У нее замечательный интерес, она историк, ее занимает послесталинское время. В частности, МГУ 50-х годов.
Оказывается, ей надо знать, как вольномыслило в эту пору наше хилое студенчество.
По телефону мы говорили час-полтора: она сломала ногу, лежит дома, мне было неловко напрашиваться с визитом, но нога, надеюсь, поправится.
Да, студенчество лет 150 назад хилым не было. Хилым и затхлым показался мне филфак 56–58. Тем более, что у В.И.Кулешова я занимался Белинским, а потом и Герценом. Василий Иванович писал тогда о славянофилах. С печалью, мне казалось, глядел он на свой семинар.
Журфак был поживее, еще живее, как будто, был Пединститут, где учились тогда Еремин (Красновский) и Визбор, Ряшенцев и Ким. Жалею, что был не с ними, тем более что с первыми двумя кончал одну школу (№ 659).
Рассказывал Оле, как был фигурантом в процессе осуждения Натальи Горбаневской, посмевшей на факультете у геологов читать вольнодумные стихи. На Горбаневскую наехало факультетское партбюро, я защищал незнакомую мне Горбаневскую – в стенгазете филфака, цитируя уничижительную строку Г.
очень неглупые люди
в адрес партбюро. Газету сняли вместе с ее редактором Сашей Кибриком (сыном художника), мое имя осталось в ихних протоколах, я же, РАЗРЕШАЯ ТРЕУГОЛЬНИК , как раз в то время уехал как третий-лишний в Красноярск на электрификацию Красноярской дороги. Был такой поезд ЭМП–706. Жил на станции Черная Речка, недалеко от Качи, описанной Чеховым. Земля там и вправду качается и дрожит, когда идет состав. Корка покоится на плывуне: это почище зыбучих песков. Опору электропередачи ВИБРОПОГРУЖАЮТ острием вниз сквозь эту хлябь, то есть кверху задом и привинчивают зад к заду. Зад-ним числом испугался тогда за Чехова: тарантасик мог бы кануть.
Да, так Оля мне зачитывала суконные формулировки партбюро, заодно и выдержки из доносов, освещавших Дискуссию о соцреализме (1957) в Комаудитории.
Ну как не благодарить стукачей!
Что я говорил о событиях в Венгрии? Не помню. Помню только, что повесил тяжелую паузу, все стихло на минуту.
ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ прошло!
50 лет взаимной любви с ГБ!
Да, в 55-ом на четвертом году службы из артполка попал я в госпиталь и оттуда, ИНВАЛИДОМ СОВ. АРМИИ, вышел на гражданку. Дослуживать остался мой друг Саша Брейслер, челябинский инженер-металлург, переписка с которым привлекла внимание любимого ведомства. Полтора года они нас читали и проникались, в результате Брейслер был арестован по 58 статье, пункт 10, как антисоветчик, а я как СОВЕТЧИК и его оппонент, оставлен на воле. Но был обыск, изъятие бумаг, мамин ужас…
Описание того фестивального лета 57 года опускаю, протоколы допросов не пересказываю. Пусть девочка Оля, если допустят ее к архивам военного ГБ, наше дело изучит, а мне его вспоминать муторно. Только два момента имеет смысл обозначить. Первый – это как они меня, лоха, подставили, сличив слова Б. с формулировкой «Правды», органа ЦК, позволяющей обвинить несчастного Б. в антисоветской пропаганде. По «правде», Б. выходил антисоветчиком, что и осталось в протоколе моего допроса. Второй момент – просветленье, понимание, какая вершится подлость, мое 20-страничное письмо ИМ, где доказываю, что если мой друг такой негодяй и враг, то я точно такой же враг. И прошу меня арестовать. (Как в свое время Анна Баркова просила Ягоду ее расстрелять).
57 год не 37, Сашу выпустили, я ездил к нему с повинной – вины он не признал.
Вина наша была в том, что мы ДУМАЛИ о родине , как это в песне поется, что вообще – ДУМАЛИ.
Железными гвоздями
в меня вбивали страх –
с разбитыми костями
я уползал впотьмах.
Но Призрак Чести вырос
как статуя во мгле –
вернулся я и выгрыз
позорный след в земле.
И стал я набираться
железных этих сил,
и стал меня бояться
тот, кто меня гвоздил.
А мне теперь, ей-богу,
не много чести в том…
И радости не много
в бесстрашии моем.
Ну – а если бы тех 20 страниц я не написал, если бы Сашу посадили – КАК БЫ Я ЖИЛ?
(Булату сделано было ИМИ предложение подлости, деталей не помню. Булат сказал тому человеку: вижу вас впервые, м.б. никогда больше не увижу. А себя в зеркале вижу каждый день. Если я сделаю то, о чем вы просите – то КАК МНЕ ЖИТЬ С СОБОЙ ежедневно и до конца дней?)
Следить за мной ОНИ приставили человека сломленного, но хорошего и честного: во время вечеринки и как раз во время песни «ЭЙ, УХНЕМ», когда я распелся от души, он бросается ко мне на грудь:
— Вовка! Прости меня! Я слежу за тобой…
… Презрение к НИМ можно сравнить с атомным распадом – та же энергия души, то же бессрочное как проклятье и неустанное действие.
Энергия презренья.
октябрь 19
Как важно, С КЕМ пить и ЗА ЧТО!
Накануне отъезда водку пили как живую воду с Сергеем Яковлевым за нашу радость: вышел, наконец, «Дневник» Дедкова (1953–1994), издательство Прогресс-Плеяда, издатель Станислав Лесневский, 800 страниц без малого. Браво, Стасик!
Пили не пьянея, а лишь воодушевляясь. На Кавказе, особенно в горах, пьют вдохновенно, потому и живут до ста лет. В России сейчас небывалая по размаху смертность. Пьют по-черному, заливая нравственную смуту. Миллионы отдельных возмущенных и усталых от бесплодного возмущения душ…
Успел перелистать книгу. У меня она будет настольной. Перелистывая с удовольствием отмечал: это место знаю наизусть. БАЙ ХАРТ – сердцем. (Это выразительнее, чем НАИЗУСТ. Случай не-заимствования того, что хорошо бы заимствовать. Ушло из языка «знаю брюхом» – опять физиология! – жаль. Уходит из соображения понятий вот такое праведное уничижение: ДЕЛО ИХ ИЗВЕСТНОЕ – ДЕЛО БРЮШНОЕ… Это издавна презиралось в народе, не всегда сытом – теперь это в чести).
Читателям этих страниц грозит ДЕДКОВЩИНА: открывается наудачу настольная книга – и возникает или продолжается беседа с близким человеком. Текст затягивает: прочел полстраницы и уже не оторваться.
РАЗОГНИ КНИГУ ВЕТХАГО ЗАВЕТА!
Разгибаю книгу Дедкова. 9. 6. 92: «Александр Николаевич Яковлев сказал, что только слоны не меняют своих убеждений, а вот люди должны меняться. Слону, думаю я, нельзя менять своих убеждений, – иначе он не выживет, погибнет. Пораженно смотрю я на многих нынешних деятелей демократии: они прозрели в пятьдесят пять, в шестьдесят лет, и я мысленно спрашиваю их: а где были ваши геройские головы раньше? Или вы не прозревали потому, что вам и так было вполне хорошо и вы немало делали для того, чтобы соответствовать правилам жизни, которые резвее всех проклинаете сегодня. Разница между такими, как вы, и такими, к примеру, как я, что вы делали карьеру, лезли наверх по партийным и прочим лестницам, а я и такие, как я, никуда не лезли и не ценили ни этого верха, ни карьеры, ни жизненных благ, даруемых там, наверху. Это не пустая разница, и потому наше прозрение датируется ни 87-м, ни 89-м, ни 91-м годом, а 53-м и 56-м, и все, что следует дальше, мы додумали сами, как и полагается медленным и упрямым слонам, неохотно сворачивающим с избранного пути»…
Разогнул я книгу уже в Костроме, и надо же: на второй день после смерти А.Н.Яковлева. Смешанные чувства вызывает у меня это имя. Благодарность – что не дал ходу доносу Крючкова на литераторов, на меня, в частности, посмевшего защищать «антисоветчиков» Войновича и Бродского (тогда еще никакого не лауреата). Благодарность – за черную книгу преступлений власти… Такие книги авторов СЪЕДАЮТ … Но это ему, Яковлеву, объявлял я, «мальчишка», личную голодовку за проволочку и лживые обещания выбить из цековских карманов сотню долларов – оклад О.Сушковой, присвоенный господами писателями. Оля была секретарем нашего РЕПКОМА, связной между центром и окраинными нашими авторами…. Акт глубоко безнравственный, дико меня возмутивший… Попытка пройти к демократу № 1 Яковлеву не удалась – на дверях особняка стоял человек с ружьем. Именно – с ружьем!
… Игорь прозрел в 53. Я в 53 ревел по Сталину, а прозревать стал после 55-56-57 – после ареста моего друга и сослуживца по артполку Брейслера. Но об этом я уже писал. Итак, по Дедкову, выходит, что «демократия», ныне переходящая в полицейщину, построена на лжи и воровстве. Отнюдь не святой, но совестливый Евтушенко пришел в ужас, когда ему показали в Испании банковский счет одного из конструкторов Перестройки. «После этого я заткнулся», говорит Женя. Но чей там счет, не сказал, а я не спросил.
Дело не в секрете (Полишинеля), а в той неловкости, от которой краснеешь, в том спазме душевном и утробном, который знаешь по себе и избегаешь знать о другом. И тут невольно тебя кидает к пушкинской оценке французской ОТВРАТИТЕЛЬНОЙ ДЕМОКРАЦИИ, кровавой и вороватой, трусливой и предающей, – под святыми лозунгами…
О «прозревших» пишет Игорь за два года до смерти, ему 58. В 19 лет он писал: «Если Октябрьской революции пришлось ломать государственную машину царизма, то это была игра в бирюльки по сравнению с той махиной, которую, возможно, придется убирать с пути будущему… Главная задача перед возможными переменами – вырвать народные массы из-под влияния власти, вселить в сердца смелость и вольность духа, противопоставить интересы правящего и трудящегося…
Мы, люди, по сути дела, примиряемся с несправедливостью, с невозможностью равенства людей, примиряемся с различными разновидностями общественного и классового обмана»…
Примерно это же примерно тогда же писал мне Брейслер из армии, из легендарных Гороховецких лагерей. Но Дедков писал СЕБЕ, писал отчитываясь перед СОБОЙ, а Б. писал мне, и это уже подпадало под 58 статью…
— А не надоело ли, Владимир Николаевич, вам жевать эту политическую жвачку и ради нее нырять в прошлое аж полувековой давности?
— Надоело, и не жвачку – зубы все сжевал и стер. Но с несправедливостью, как требовал еще МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС СТРОИТЕЛЯ КОММУНИЗМА, что-то нет и нет мира. До сих пор нет, и не было у Дедкова, разве что пафос поослаб и нашел другие формы. Но –
все те же мы…
19 октября 5 г.
Да из этих стихов – 19 октября – последнее полустрочье. Раскрыл Пушкина… Никогда не удавалось без слез дочитать эти стихи. Нынче почти удалось, но на Пора и мне в носу защипало…
20 октября 5 г.
Знамя! Юность! Октябрь! Новый мир! Москва!..
имена журналов влачат за собою победный пафос новизны, нынче похожий на лопнувшую оболочку воздушного шара или цеппелина. Восклицанья продолжаются, но совершенно по другим случаям. Передо мною присланный Сергеем Яковлевым проект литературного журнала «НАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА». Тут уж я сам воскликнул: какое счастливое имя!
Яковлев работал в «Новом мире», замещал Сергея Павловича Залыгина, который прочил его на свое место главного редактора.
В конце 80-х была возможность усадить в это кресло Игоря Дедкова, но различные ПУТЫ помешали этому. Фамилия Путин – от пути или от пут? Крупный человек всегда и при всех своих движениях чувствует на себе эти лилиПУТСКИЕ путы – как тот Гулливер, уже пригвожденный к земле или еще не. Или еще не. Таким был Твардовский в последние годы. Намаявшись по кабинетам Старой площади, говорил:
— Они уже ничего не хотят… Они хотят ПОКУШАТЬ.
ОНИ и скушали великого человека своими гнилыми зубами… У нынешних зубы поновей.
История отлучения С.Яковлева от журнала описана им в книге «На задворках «России» Мое отношение к этой истории – болезненное. Давно знаю, например, ценю и люблю Ирину Роднянскую, и вдруг она – злой гений Яковлева! Никаких недобрых чувств к редактору «НМ» Василевскому не возникло у меня, когда ездили в Смоленск и в Загорье на 90-летие Твардовского. У Яковлева Василевский бяка. И проч. и проч. Куда мне деться?
В Смоленске, помню, обращаясь к Василевскому, я прочел с менторскими интонациями:
Предрассудок: он обломок
Древней правды. Храм упал,
А руин – его потомок
Языка не разгадал.
Гонит в нем наш век надменный,
Не узнав его лица,
НАШЕЙ ПРАВДЫ СОВРЕМЕННОЙ
ДРЯХЛОЛЕТНЕГО ОТЦА.
Не гони, дескать, Андрюша (Василевский), вчерашнее, ТВАРДОВСКОЕ, будто бы дряхлое сравнительно с будто бы новым. Читал в библиотеке, и все было понято как должно. И никаких обид. И я печатаюсь в «НМ». И никаких гримас у Сережи.
И вот передо мной… А ведь вру: те два листочка с проектом журнала «Натуральная школа» запропастились куда-то. Гоголь… Герцен… Некрасов… И крестный отец их Белинский. Самое мое. Но и Пушкин:
Сват Иван, как пить мы станем…
И уж Лермонтов, конечно!
О как мне хочется смутить веселость ИХ
И бросить им в лицо железный стих…
А Библия? Все ее великое художество – на физиологии. Художник – существо без кожи. Маяковский с Чуковским сошлись на том, что Flesh Уитмена – не плоть, но мясо…
А я – весь из мяса, человек весь –
тело твое прошу как просят христиане:
хлеб наш насущный даждь нам днесь –
МАРИЯ – ДАЙ!
… Но где взять, Сережа, столько страсти и таланта, чтоб они спасали друг друга? Ты напираешь, как я понял, в основном на очерковость, на лицом к лицу в крупном плане.
Если б я что-то понимал в сегодняшней толкучке: КУДА толкаемся? Но если толпа, качая затылки, заталкивается на лестницу эскалатора, то не могу же я серьезно думать, хотя и вижу и говорю: впереди – полицейщина. Повторенье пройденного. Все мое знание в том, что негоже распираться локтями в чужие бока, ибо чьи-то локти боками своими или помню или чувствую. Негоже. И чьи-то ступни голова моя помнит… (Правда, кто наступил, тот вернулся с извинениями, но это было лишь однажды).
Не выходя из метро, слышу: вещи, которые кажутся вам подозрительными… Это куда ни шло. Но звучало и такое: лица… я не ослышался? – ЛИЦА, которые покажутся вам подозрительными… Доехали! Стоп, эскалатор! Верти обратно!
Лица… которые покажутся… Будь у меня зеркальце, немедленно бы вынул! И СВЕЖИМИ ГЛАЗАМИ пересмотрев до тошноты знакомое лицо – ага! не лицо ли врага? – сам себя отвел бы за воротник в ближайшее отделение милиции. Вот уж ИХНИЕ лица… Родные мои,
Доррогие мои. ХАРРРРОШИЕ!!! –
так, кажется, у автора «Страны негодяев»? СНГ… За воротник ли, за язык – что может быть НАТУРАЛЬНЕЙ этой проклятой школы!
Петербургские углы… Избенка Параши на взморье – была и нет! – и безумец бедный на пустом месте этом, посмевший грозить истукану… Поздний, впавший в ересь, небывший, доживший до толстовской могучей старости – Пушкин?
Кряхтение стыда , который измучил Нехлюдова… Физиология – опять она… Уже много лет
я страдаю почетной
НРАВСТВЕННОЙ ТОШНОТОЙ
как граф Толстой,
ото лжи отлученный.
Натуральная школа… Отзыв, по Анненскому, всему самому глухому и безотзывному – стону того безумца на пустом взморье.
Имя Дедкова в проекте журнала говорит многое и главное.
Если угодно, Дедкову было под силу осмыслить тот одинокий стон, заглушенный отходящим морем. Удивительная, углубленная и окрепшая с годами верность себе: первая работа Д. была о «Шинели» Гоголя, и вся жизнь оказалась посвященной России униженных и ограбленных, но не только, не только! Досталось и ЗАХВАТЧИКАМ… И весь универсум жизни нашей был тут явлен.
Но стволовой крепью, позвоночником дедковских писаний и в прозе и в стихах была Натуральная школа… едва ли не от Гомера:
Нет великого Патрокла –
жив_презрительный Терсит.
От гомеровской дотошности, от гомеровской печали преображения ЧЕЛОВЕКОВ в стадо свиней, от гомеровского благоговения при виде – вот когда слепец видит! – при виде ЛЬНЯНЫХ КОЛЫХАНИЙ распущенных волос Елены Прекрасной. Было из-за чего воевать народам! Незазорно – сказал бы Твардовский. А уж как зазорно и позорно как – воевать за копейку нефтедолларов, господа президенты.
… То сам я тащил себя к ментам, то завидую теперь сам себе: ведь я слышал, КАК ПЕЛ ИЛИАДУ Сергей Иванович Радциг! Вы, нынешние, нут-ко!
А в том, как пел он, не было согласных звуков, или была самая малость……………