В. Леонович (21 июня 5 г.)

Не сегодня ли родился Твардовский? 95. 5 лет назад ездили небольшой группой в Смоленск. С Иваном Трифоновичем знакомы мы не были, НО ВСТРЕТИЛИСЬ КАК РОДНЫЕ. Когда он с топориком и заступом поднимал и обихаживал Загорье, я занимался тем же самым в олонецких и костромских краях. Мужик мужика видит издалека. А уж как бы мне хотелось посидеть с ним на одном бревне на солнышке мартовским днем! И была такая четкая мысль, когда проза И. Т. появилась в «Юности» – но мне нужна была Карелия и тот язык, в котором плавал я и резвился как дельфин в море. Как Белла у своей тети Дюни…
А не оправдать ли мне сей миг титул Нижинского?
Ведь я, наглядевшись Беллы вчера по «Культуре», задумал Ей письмо с корыстной вкладкой ксерокса о Дедкове.
Конечно, никаких моих поздравлений с премией, престиж и вес ко­торой утяжеляет главный виновник бесланских смертей: стремитесь дескать, ребята из 4 прозы Мандельштама, пожалте ко мне, будь­те как дома: Иосиф Виссарионович отличал и прикармливал – вот и я, видите, отличаю…

Но вы не смоете…

как там у Лермонтова в ненаписанном »Маска­раде»? Не споите вы и не напитаете до тупой сытости тех, чей организм склонен к ЗАВОРОТУ КИШОК!
Белонька, к Тебе ничто не липнет и ничто такое не грозит.
Как я рад был видеть Тебя «в порядке» – не в том, который готов усвоить себе наш всеядный язык, но в порядке речи Твоей, души Твоей! Ведь молва шуршит о непорядке, а ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ полна страхов за Тебя.
Когда умер Булат, именно ТАК мне было страшно. (Во внимательных, как Ты пишешь, скобках: приявший имя ИОАНН этим одним рисует кончину Богослова, заживо ложащегося в крестокрылый гроб. «Повеле гроб истесать крестообразен». О дальнейших намерениях Поэта не гадаю, но поговорить бы с Тобой… Приезжайте с Борисом, Кострома вам будет рада. У меня дом на краю города, у Берендеевки, где сосны и пруды. Где вы сей­час? Дивья бы – на Севере, в вашем СЕРДОБОЛЬЕ! А если нет и если вдруг: немедленно звоните 35. 34. 60.)
У вас на книжной полке «Рабы свободы» и «Донос на Сократа». Посылаю вам, чтобы встала рядом, книгу «За что?» с чичибабинскими буковками на обложке на фоне ободранного купола соловецкого храма со звездой вместо креста. Издание оплатил Солженицын. Фазиля и Солженицыных озабочиваю Дедковым. И тех немногих людей, кому честь – участвовать в этом чистом деле. Тут це­почка: Дедков – Солженицын – Твардовский.
(К тем скобкам: в день Кончины Богослова родилась крылатая Марина – а? Септемврия 26.)

И снова тихая Пахра,
его последний день рожденья…
Кончается пора цветенья.
Жасмин в окне и дождь с утра.

Тебя в тот день не было, были мы с Костюковским, в реденькой толпе гостей выделялась Родам Амирэдкиби, Твардовский сидел в креслах и с трудом произносил слова. На бодрое «как дела»? отвечал: ПРАХОВЫЕ. У меня защемило сердце, я незаметно ушел, убежал на то поле через перелесок, знаешь? – и наревелся вдоволь. Я ЛЮБИЛ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА. ОН СДЕЛАЛ БОЛЬШЕ ВСЕХ – для нас, быть может, больше, чем даже А. И. Лессинговский теленок бодался с дубом – Гражданин Т. сеял лес. Мне жаловался на цековцев: держат журнал, ни бе ни ме, опоздание на 2 месяца , «Они уже ничего не хотят. Они хотят ПОКУШАТЬ». А я ему читал Шевченко:

… и нэ крычить – я свою пью, а нэ кров людьскую, –

на что он замечал, и не раз: «Глубокомысленный человек».
Да, тогда я убежал, Борис, вернувшись, говорит: когда сели за стол, Т. оглядел всех и по слогам произнес: Г-ДЕ ЛЕ-О-НО-ВИЧ ? НЕ ХО-РО-ШО .
Ты ведь жила на Костюковской даче. В черном дубовом секретэре Б. прятал коньяк – это знал и чуял Т. И мне одному и с Вампиловым вдвоем приходилось подламывать крышку, когда приходил попра­виться Т. С помощью топора отжималась створка. Борис вор­чал: выпил-то коньяк, а вернул-то водку!
Любил петь… Ты пишешь, КАК пел вот это: «ожил я ВОЛЮ ПОЧУЯ»… Нет, у нас не получалось, чтоб он пел – страшно жаль. Ведь я любитель, и знаю песни, каких давно никто не поет. Приезжайте в Кострому!

В. Леонович (22 июня 5 г.)

Сегодня буду дамам Костромского архива что-то говорить про 22 июня 41………..
Но еще о Твардовском. Все спрашивал, как живу, как с деньгами. «Возьмите… в долг, не откажите» – ему нравилось так говорить. Кажется, в стихах о печнике (?) что-то подобное тот говорил.
– Чем заняты, Вольдемар? – Перевожу Отара Челидзе. – Не зазорно…
Отар перевел «Теркина». Я – отарову огромную поэму. Об этом писал Дедков в «Сев. правде». А знаешь ли Ты, что в Костроме есть улица Стопани? И ладная такая, проспект.
В те дни, когда Твардовского ССАЖИВАЛИ:
– Прислали человека в черной машине. Передает мне пакет: там какая-то мзда, синекура. Скажите ИМ, говорю, что я покамест поэт не запрещенный, а бездельников на высоких окладах и так достаточно.
– Это ведь ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИДИОТИЗМ, Александр Трифонович! Своя – своих…
ТУТ ОН ЗА НИХ НЕ ЗАСТУПАЛСЯ.
– Прислали новую редколлегию. Каких-то незнакомых – нет, их не приму. Валерия Косолапова знаю – его приму. Разговор был из 4 фраз: – Сколько получает редактор «Н. мира»? – Столько-то. А сколько получал директор Гослита? – Столько-то. На том расстались.
Мне показалось, что в эти горькие дни Т. был собран и просветлен – ВОЛЮ ПОЧУЯ… И был бы, наверно, совсем хорош, если б его и запретили к тому ж.
Потом он слег, года два я не видел его, а когда в тот день рождения увидел уже почти незнакомое лицо, лицо уже как бы МАТЕРИ, уже прозрачное, уже ни кровинки в нем, а привык видеть лицо багровое, одутловатое, – этот СДВИГ оказался невыносим. ТОТ Т. – хозяин жизни, госу­дарственник, чья палка слышна была в коридорах ЦК, – ЭТОТ был мученик. Это вытянувшееся лицо стало уже ЛИКОМ…

Какой указ, какая стать
Народу гибнуть в месте диком?
Перед лицом же, перед ЛИКОМ
ЗАМУЧЕННЫХ – не устоять –
я убежал…

Как теперь ЕМУ это объяснить? Никак. Вот и пишу Тебе: Ты все та же сострадалица своего народа, что и была, наверно, с юных лет. Когда говорят: Белла, она ПЕВЧАЯ… и затрудняются в существительном, я вспоминаю призвук у голоса, РАВНОГО ДУШЕ. Наш Гия:
– Когда я вижу Феликса Чуева, я слышу в воздухе свист беллиной туфли!
Сколько раз Гия встречал Ф.Ч. , столько раз становился в торжественную позу и после этой фразы, кабы мог, перешел бы на свист! (Для несведущих: Чуев в кахетинском застолье поднял бокал «за великого Сталина» – Белла запустила в него туфлей. Вышел переполох, Куняев еле унес Б. на руках… Так?)