Поговорим о перспективах исследования мерянского языка. Наряду с использованием того источника, который является пока единственным — всех видов местного (диалектного) русского языка, а так же топонимики и ономастики постмерянских областей Центральной России со следами мерянского языка, — должны быть начаты также поиски другого источника — возможных памятников мерянского языка. Обнаружение хотя бы небольших связных мерянских текстов могло бы дать значительно более полное представление о его лексике и грамматике, чем то, которое можно будет получить лишь на основе его рассеянных остатков.
Однако важно было бы уже теперь знать, могли ли вообще возникнуть памятники на мерянском языке. На данный вопрос есть основания ответить положительно. Прежде всего, это вытекает как из общих установок православных миссионеров, так и из связанного с этим развития письменности и грамотности в доордынской Северо-Восточной Руси. Как известно, в отличие от католической церкви, относившейся сдержанно, если не отрицательно, к переводу Священного писания на национальные языки с латинского и греческого и допускавшей его только как вспомогательное средство, православная церковь прибегала к подобным переводам довольно часто. Следствием этого было, в частности, появление старославянских переводов, связанных с деятельностью Кирилла и Мефодия.
Эта традиция продолжалась и у представителей древнерусской этнокультурной общности, в частности, по отношению к финно-угорским языкам: создание древнепермской письменности и перевод богослужебной литературы на древнепермский язык (XIV в.), перевод религиозной литературы на карельский и марийский языки (XVI в.). С другой стороны, в связи с распространением письменности на национальном (или близком к нему) языке, большое распространение на Руси получила грамотность, дававшая возможность ранней фиксации не только славянских, а и финноугорских текстов, о чем свидетельствует древнейший памятник карельского языка (заговор от грозы XIII в.), найденный среди новгородских берестяных грамот.
Наряду с этими общими предпосылками, позволяющими считать возможными фиксации мерянского языка или переводы на него богослужебной литературы, в пользу этого говорят более конкретные аргументы.
К ним относится, в частности, упоминание в «Житии святого Леонтия», первого ростовского епископа, того обстоятельства, что он «руський и мерський язык добръ умьяше»22. Поскольку св. Леонтий добился значительного успеха в христианизации языческого мерянского населения, видимо, именно благодаря хорошему знанию мерянского языка, в его «Житии» этот факт упоминается как существенный.
Однако то же упоминание позволяет предположить, что св. Леонтий, как и его последователи в деле христианизации мери — среди которых были и местные уроженцы, в частности св. Авраамий23 — должны были пользоваться в своей миссионерской деятельности мерянским языком.
Это же, — поскольку всякие варианты и колебания, возникавшие невольно только при устной передаче духовных текстов, были нежелательны в усвоении догматов новой веры, — неизбежно влекло за собой необходимость хотя бы частичных письменных переводов богослужебных текстов на мерянский язык. Если учесть при этом, что по преданию св. Леонтий и его предшественники в Ростове, епископы Феодор и Илларион, были грека-ми24 и что перевод духовной литературы на финно-угорские языки осуществлялся непосредственно с греческого (напр., при переводе Стефаном Пермским на древнепермский язык)25, не покажется странным и то, что богослужебная литература на мерянский язык могла переводиться непосредственно с греческого, минуя старославянский.
Видимо, свидетельством подобной практики, а также полной реальности в прошлом не только проповеди христианства на мерянском языке, но и существования письменных переводов на этот язык с греческого является и одно из русских диалектных (постмерянских) слов, явно связанных с упомянутой христианизацией мери (XI—XII вв.).
Речь идет о русском (диалектном) слове ёлс -«леший, черт», распространенном именно на территории, занятой в прошлом мерей: Угличский р-н Ярославской области, Кинешемский р-н Ивановской области, Костромской и Солигаличский р-ны Костромской области26.
Попытка объяснения слова Д.К.Зелениным как преобразованного в силу его табуизации из Велес27 не может быть признанной вполне убедительной с формально-семантической и с лингвогеографической точки зрения: трудно объяснить, почему именно здесь, на мерянской территории, сохранилась эта славянская табуизированная форма; ее же изменение, не вызванное табуизацией, а просто фонетическими причинами, — влиянием мерянского языка, не соответствует тому, что о нем известно.
Более естественно как с лингвистической и семантической, так и фонетической точки зрения исходить из того, что русское (диалектное) ёлс является отражением мерянского слова, возникшего на основе заимствованного в мерянский для передачи этого важного религиозного понятия греческого слова διάβολος «дьявол».
Другим славянским языкам, в том числе и диалектам русского языка, кроме упомянутых верхневолжских, распространенных на бывшей мерянской языковой территории, слово ёлс или его соответствия не известны.
Не известно оно, — по-видимому, в связи с особенностями истории соответствующих языков, — также ни одному из существующих финноугорских языков.
Правда, некоторым из них известно понятие «дьявол», передаваемое словом, частично (в своем начале), близким к мерянскому, однако в связи с разными источниками заимствования и особенностями фонетического развития эти слова не совпадают с предполагаемым мерянским в своей внутренней и конечной части, ср.: рус. (диал., постмер.) ёлс «леший, черт» при коми дявӧл «дьявол», мар. явыл, хант. jauel.
При заимствовании греческого διάβολος оно должно было подвергнуться в мерянском следующим изменениям:
1) гр. (визант.) διάβολος (djavolos) в связи с невозможностью двух и более согласных в начале мерянского слова (ср.: рус. (постмер.) пасибо < спасибо, рахать < страхать и под.) и, видимо, отсутствия, как и в марийском, звука v, передаваемого мерянским β (ср. связанное с этим рус. (постмер.) смешение б/в: варахло «барахло», бёзли «возле» и под.) должно было дать *jaроlos;
2) нередкое в мерянском синкопирование — с предшествующей редукцией — привело к выпадению первого заударного гласного, что закономерно вызвало (через стадию удлинения) замену гласного -а-предыдущего нового закрытого слога гласным более высокого подъема -о-: * jaβolos (ср.: мер (-) бол < (-) бало «деревня»; урма <*opa(m/β)a>, — ф. orava «белка» и под.
Возникновение формы ёлс , видимо, произошло уже на почве русского языка в результате развития парадигмы с конечным выпадным -о- при ее аналогичном выравнивании; * ёвлос — *ё(в)лса > еле — ёлса (ср.: рус. заём — займа > (разг.) займ -займа).
Понятие «дьявол», особенно важное при пропаганде христианства среди мерянских язычников, религия которых изображается миссионерами как его порождение, должно было поэтому довольно часто употребляться ими при христианизации мери, и именно поэтому, возможно, закрепилось в мерянском языке, перейдя из него в русские диалекты Верхневолжья.
При всей узости приведенного аргумента он показателен и тем, что свидетельствует не только о возможности существования богослужебных мерянских текстов, а и, видимо, о довольно длительной традиции их использования, поскольку иначе не могло бы так основательно врасти в язык мери (и затем их потомков верхневолжских великороссов) важное слово, связанное с христианской религией.
Литература:
22 — «Житие св. Леонтия…», с. II.
23 — Кореаков Д., 1872, с. 93.
24 — Там же, с. 86; Ткаченко О.Б. Сопоставительно-историческая фразеология
славянских и финно-угорских языков. Киев, 1979, с. 237.
25 — Кореаков Д. Указ. соч., с. 220.
26 — Словарь русских народных говоров, 1972, вып. 8, с. 348.
27 — Фасмер М. ЭСРЯ, т. 2, с. 17, — где отражен взгляд Д.К.Зеленина со ссылкой на его работу (Зеленин Д., ч. 2, с. 99).
Источник: Исследования по мерянскому языку. Kostroma: Infopress, 2007.