В. Леонович (4 июня 5 г.)
Костромская баня стоила 22 р. Теперь 30. Поздравляю кассиршу: богатеете! Той не до юмора – огрызнулась. Спрашиваю банщика: сколько платят? – 960 р.
Комнатный поэт Кушнер премирован Газпромом: 50 тыс. долл. И это – при живом Горбовском. Вспоминаю звонок Беллы: – Ваодичь, приходите! А то ко мне Кушнер и Рейн! (интонация: спасайте!) Такие премии раздавать и получать в нищей России неприлично.
Когда мне грозила Госпремия, я застраховался: напечатал в Кн. обозрении, что пущу деньги на издание книг подобных «ЗА ЧТО?» (ее оплатил Солженицын), и дурно пахнущие кремлевские тысячи сразу заблагоухают.
«Выглядело бы это так: непожатая рука президента (Ельцина) повисла и опадает, пока в микрофон, забитый сладкими слюнями верноподданности, я поздравляю власть с долгожданным почином покаяния: она убивала лучших – талантливейших – теперь начинает воскрешать. С особенным удовольствием я приветствовал бы Президента – офицера ГБ, испросив у наго дозволение работать в недоступных архивах.
Когда ты меня приглашаешь в salon elegant ,
то я вспоминаю, что я костромской хулиган…»
(Тут два президента, потому что книга «Хозяин и гость» выдвигалась на премию дважды. Цитата из послесловия ко II изданию книги).
Нынче в Белорукове я уже не застану Николая Добрякова.
Выйдя на пенсию, мужик ЗАЛЕГ. Хорошие руки, хорошая голова, язык подвешен – а Коля ничего делать не хочет. Последнее время перестал избу топить, спал в ватнике, не топил и баню. Что было причиной такой обломовщины? Кому объявил этот человек лежачую забастовку? Если бы соседка Ольга Трушнева не носила ему, здоровому живому трупу, хлеб, он, боюсь, так бы и угас – а сам не пошел бы в магазин. Кому назло?
Теперь дом Николая покупают наши друзья – гуськина подруга Кася с мужем. (Гуся – семейное имя моей дочери Ольги.) Теперь в деревне 4 дома наших друзей и один наш.
Лет 5 назад умерла Анна Бойцова. Это ее слова, как копала картошку, передарил я другой бабке, карельской, диктовавшей мне ПИСЕМУШКО.
Сынушко бажоной, заклюценной ты мой
одна беда мне с твое тюрьмой
Как пошли дожди, картошка не копана,
а сыны ушли дак не прикованы
Мне высокодавленье такой степени
ин до звёздоцёк до края потемени
Всю шатат меня ровно пьяную
на коленках в борозды тут и плаваю
Изустала да и пала ДА ЗАПЕЛА Я
ВО ВСЮ ГОЛОВУ, ДУРА УГОРЕЛАЯ
Говорить-то пут разуциласа,
до того сей год с картошкой добиласа.
Вот когда мы запеваем.
Без присмотра погибли ульи бабки Анны, заросла та певчая борозда. «С дровами бьёмсы, с детками бьёмсы, с сенокосом бьёмсы, с болезнями бьёмсы…» Это моя бабка Лиза, диктовавшая писемушко. – Постой, Лизавета Ивановна, не так быстро.
– А ты не слушай меня, знай пиши!
Таковое-то доверие мне оказано. Как забудешь?
Ольга Александровна Трушнева, маленькая чувашечка, трудилась на ПОДСОЧКЕ – обегaла свою тысячу стволов, окоряла каждый, мужик нарезал желобки, стреловидно оперявшие главный желоб. В железную вороночку без дырки стекала СЕРКА, а когда густела и не шла, всю эту графику протравливали кислотой, обрекая сосну на скорую гибель. Подсоченный бор подсыхал, покидали его птицы, покидало зверье, нежилая тишина обещала беду: вырубку, пожар.
Бабка Ольга еще БЬЕТСЯ: с огородом, с козлушками, с дровами, с непутевым сыном. Дочки нет: повесилась в Костроме, доказала таким вот образом, что напрасно обвиняли ее в краже… Ольга – наш КОМЕНДАНТ: за всем приглядит, всем поможет. Зимой сторожит наши пустые дома… Того гляди прибьют старуху парфеньевские воры… свят, свят! Один раз уж покушались.
Всем памятны колбасные эшелоны. Из Москвы нельзя было посылать никаких продуктов. Потом уж не стали брать и бандерольки – с конфетами, с лекарствами.
Из нищей деревни Ольга пишет нам в Москву: НЕ ПОСЛАТЬ ЛИ ЧЕГО? Как забудешь?
Из злобы дня рождается доброта. Как обобщение не годится, но как частный случай, как антитеза пресловутой злобе…
В дневниках Дедкова такое место: два инстинкта у человека: СПАСАТЬСЯ и СПАСАТЬ. Второй сильнее, пишет Игорь, примеряя на себя то и другое.
Я загадал на тебя. Вот что сказал мне Исайя:
или спасешься – спасая, или погибнешь – губя.
Это повыше обиходности, когда сплошь и рядом спасаются губя.
«ДОБРОТА ДНЯ» – назвал Слуцкий книжку стихов. Похоронил Борис Абрамович свою жену, от горя (и не только) медленно сходил с ума, и в это время, в светлые дни, писал, писал, писал – ДОБРОТА сходила к нему с тех высот, где она обитает в своей поэтической форме.
В вохомской деревне Осанихе умерла девочка 14 лет. Была надежда, что все обойдется, и я говорил своей няньке, спасавшей меня и в ы ходившей после того, как инвалидом пришел из армии: – Вшили Валюшке телячий клапан, он крепкий. – А как же теленочек?
В Костроме улица Подлипаева спускается к Волге. Перед спуском поворот в Пастуховскую и тут же невеликим четвериком поднимается пожарная каланча. Перед ней пустое место, где видится мне постаментик и на нем собака. Экскурсовод рассказывает легенду про пожарного пса Бобку, как тот вытаскивал из огня детей. На вопрос, а как же сам не сгорел, ведь шерсть, разные экскурсоводы отвечают по-разному. То ли уж не было шерсти, то ли обливали Бобку водой. Стоя перед памятником, человек сумеет подумать о многом.
А зачем ЧИЖИК присел так беззащитно возле стенки моста в Питере. Одного чижика украли – глядишь, другой сел на то же место… Скажу так: веточка Экзюпери прививается к нашей древесине долго, болезненно. А вот няньке моей, моей Нюсе, Анне Илиничне Луневой – царство небесное! – прививать ничего было не надо.
— А как же теленочек?
Ни Бобки, ни Чижика в Костроме нема. Зато со своего жеребца в Москве на б. Советской площади слез Юрий Долгорукий и на Советской же площади у нас уселся на княжеский престол и десницу простер. А по ходу своему богатырскому сломал чугунную ограду и несколько деревьев сквера. Спасают положенье детишки, которые карабкаясь залезают на колени, виснут на деснице князя, основавшего Кострому, если верить Костомарову, а не молве, твердящей, что посад он для начала сжег. До основанья и затем. И затем.
Я б им княжество управил, я б казны им поубавил,
пожил бы я всласть: ведь на то и власть!