* * *
Работа художником-оформителем в областной юношеской библиотеке меня вполне устраивала. До этого я сидел в архитектурном отделе проектного института, “отмывая” фасады и подбирая колера к стенам интерьеров для сельского градостроительства. Прямо как у Вознесенского -“коровники в амурах, райклубы в рококо”… В силу некоторых обстоятельств в определенный период времени полный рабочий день за кульманом перестал меня устраивать. В библиотеке же у меня был необременительный рабочий график, много свободного времени, а самое главное — я мог писать по ночам свои вирши и высыпаться перед тем, как идти служить отечеству.
* * *
Мои представления о библиотечном труде подверглись значительной корректировке. Раньше я думал, как и все: “Эка! Книжечки выдавать”. Оказалось же, что “выдавать книжечки” было лишь одной и, может быть, не самой главной функцией служителей дома знаний. Масса труда, порой кропотливого, не видимого читателям: классификация и каталогизация, заполнение карточек, и часто не по одной на книгу или журнал, методическая работа, создание всевозможных литературных и художественных выставок, организация встреч с известными творческими людьми, выступления на различные темы как в библиотеке, так и за ее пределами: в школах, интернатах и даже в исправительных колониях. .. Не говоря уже о том, что всех работников культуры нещадно эксплуатировало государство, посылая их постоянно на помощь хиреющему год от года сельскому хозяйству и на другие, “более полезные”, чем библиотечное дело, работы. Директор библиотеки, Раиса Алексеевна Чистякова, обладала качествами, не заменимыми для руководителя таким учреждением. Благодаря коммуникабельности, особой, чисто женской привлекательности, ей удавалось решать как материальные, так и духовные проблемы, налаживать связи с другими библиотеками, посылать на семинары и на учебу в столицу своих сотрудников. Характер у нее был, как говорят, отходчивый, и если возникали какие-то конфликты внутри коллектива, то всегда они в конце концов решались мирным и созидательным путем.
* * *
В отделе искусства, где я, собственно, и базировался, всё время проходили выставки художников, в основном самодеятельных. Самодеятельных не потому, что не учились нигде, а потому, что, и имея художественное образование, не были членами СХ, так как молодых художников в Союз практически не принимали. Такие выставки, как в нашей библиотеке, были для них отдушиной, возможностью донести до зрителя плоды своего труда, раздумья о жизни, творческие поиски.
Помню выставку Евгения Кашина. Ныне он уже декан худграфа нашего университета им. Н.А.Некрасова. Помню выставку прекрасных пейзажных работ Юрия Суханова. К сожалению, он слишком рано ушел из жизни. С моей “подачи” был организован первый показ работ Григория Кусочкина, художника и человека очень неординарного. Его картины впоследствии разошлись по всему свету, репродукции были опубликованы во многих журналах, статьи о нем появились в зарубежных энциклопедиях по “наивному искусству”. У нас же он выставлял первые свои опыты -космическую фантастику. Потом, на встрече в библиотеке, очень интересно рассказывал ребятишкам о предмете своего увлечения.
Некоторые работы наших экспонентов украшают и поныне стены моей квартиры.
* * *
Библиотека, несомненно, была притягательным местом для школьников и молодежи всего Октябрьского микрорайона. Ведь, кроме неё да небольшого кинотеатра, здесь не было никаких “культурных точек”. Кинотеатр давно не существует. Так что Юношеская библиотека теперь единственный островок культуры на всё это весьма не маленькое пространство. Зато игровых автоматов, как в Лас-Вегасе, — играйте дети!
В отделе искусства была богатейшая фонотека, пожалуй, что и получше, чем в областной “взрослой” библиотеке. Служащие отдела — Люда Кексель и Наташа Монахова -постоянно пополняли коллекцию магнитофонными записями, переписывая их у “продвинутых” в этом деле читателей. Были записи всех бардов — от Визбора до Высоцкого, Суханова, Никитиных и тогда еще молодого Олега Митяева. Помню, как Игорь Александрович Дедков посоветовал послушать польскую певицу Эву Демарчик. Она исполняла по- русски песни на тексты Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой, Юлиана Тувима. Была в библиотеке и её заветная пластиночка. Полузапрещенную в то время группу “Машина времени” выдавали для прослушивания в виде поощрения постоянным посетителям. Были, конечно, записи и битлов, и “Пинк Флойд”, и “Куин” с бесподобным Фредди Меркьюри — заведение-то молодежное, поэтому на та-
кую музыку особый спрос. Классика тоже присутствовала, поверьте, не в худших образцах. И слушатели находились. Даже “Просветленную ночь” Шенберга спрашивали.
Выписывались также основные художественные журналы: “Искусство”, “Художник”, “Творчество” (он был потоньше, но поинтересней), и любимое мое чтение — “Декоративно-прикладное искусство”, издание, в котором наиболее серьезно подавались проблемы, касающиеся не только творчества, но и присутствовали философские размышления на темы, затрагивающие даже то, чего трогать в то время не рекомендовалось. Для неофитов же и юношеского просвещения существовал еще один журнал, который назывался “Юный художник”. Для себя я выписывал польский и немецкий журналы по искусству, но, увы, Юношеская не могла себе позволить такие издания то ли по материальным, то ли по другим соображениям. В странах“народной демократии” уже разрешалось то, о чем мы и мечтать не смели: например, печатались цветные репродукции с работ Шагала, Дали, Магритта и — о, ужас! — с консервными банками Энди Уорхолла.
* * *
Частыми гостями в библиотеке были и писатели. Помню выступления Ольги Гуссаков-ской, Часовникова, Шапошникова, Евгения Старшинова, после смерти которого с помощью вдовы Евгения Федоровича был даже организован небольшой музейный отдел с его рукописями и личными вещами. Судьба этих экспонатов мне ныне неизвестна. Выступали практически все костромские литераторы, в том числе и совсем еще молодые тогда Евгений Разумов, Александр Бугров, Олег Губанов со своей студией. Бывали и московские литераторы, например, Анатолий Алексин… Впрочем, всё это обыденная жизнь каждой библиотеки как культурного очага, ну, а в нашем случае лишь со спецификой учреждения юношеского…
* * *
Одно время наш директор мечтала, чтобы название библиотеки украшала чья-нибудь выдающаяся писательская фамилия. Своих костромских “молодежных” творцов, кроме Бляхина, автора “Красных дьяволят”, имя которого к тому же было уже занято, не просматривалось, а посему выбор после некоторых колебаний между Грином, Львом Кассилем и еще некоторыми соответственно ориентированными писателями пал на славного комсомольского поэта Михаила Светлова, создателя знаменитой “Гренады”. Идеологически вполне выдержанный поэт, лауреат Ленинской премии, не прошел на каком-то согласовании, я думаю, по банальному, так называемому “пятому пункту”. Других причин я просто не нахожу. Так библиотека и осталась безымянной.
***
Запомнились некоторые читатели (иногда совсем не юношеского возраста). Пару эпизодов, из тех, кои случались, пожалуй я расскажу… Так, заходил в библиотеку известный в городе чудаковатый, но как говорят, гениальный диагностик, доктор Коган. Большой любитель книг, он, увлекшись их просмотром и добравшись до одной из нижних полок, мог прилечь, облокотясь для удобства, на пол и читать заинтересовавший его фрагмент из издания вслух, снабжая его собственными комментариями. Смотреть на это диво сбегалась вся библиотека. Как-то, по его просьбе, я нарисовал для поликлиники, где он работал,к празднику стенную газету. В знак благодарности за сиё деяние он принес в библиотеку банку медицинского спирта. К сожалению, сосуд оказался плохо закупоренным и весь лечебный напиток был пролит им на пол. Дивный аромат распространился по всему отделу искусства, и юные читатели, принюхиваясь, с подозрением посматривали на сотрудников отдела.
Одно время навещал отдел искусства некто Андрюша, кажется сын бывшего дирижера нашего театра Дорогова. Он, видимо, испытывал какие-то особые чувства в отношении библиотекаря Люды Кексель и буквально преследовал ее по пятам, доводя девушку чуть не до обморочного состояния. Она пряталась от его ухаживаний в других
отделах или запирала на ключ дверь своего, делая вид, что он не работает. Несколько раз она просила меня как-нибудь оградить её от обожателя. “Скажи ему, что я не хочу его видеть!” — говорила она. Я говорил. Он уходил, но приходил снова и снова, и его рыжая шевелюра мелькала по всей библиотеке. Бродя в поисках своей пассии, он издавал тягостные нечленоразборчивые, но очень страстные фонемы. Потом он куда-то внезапно исчез.
* * *
Скажу немного о том, что меня огорчало или вызывало недоумение. Так, до сих пор я не понимаю, почему списанную литературу нельзя было отдавать, допустим, в сельские библиотеки или в другие места, где читают книги, например, в больницы. Оказывается, существовал какой-то “план по макулатуре”! Может быть, он и сейчас есть? Не знаю.
В разгар идеологической борьбы и преследования диссидентов изымались из библиотеки книги некоторых неугодных авторов. Книгу Василия Аксенова, уже с оторванной обложкой, я взял из подвала, где хранилось всё списанное, и прочитал. Никакой крамолы я в ней не обнаружил — она выходила в респектабельном издательстве политической литературы в серии “Пламенные революционеры” и повествовала… уже и не помню о ком, но точно, что о каком-то революционере, и, понятное дело, что пламен-
ном.. . Вырывались даже статьи из журналов с упоминанием провинившихся перед государством писателях. Надеюсь, что время этой беспощадной и не совсем умной цензуры ушло в прошлое. Впрочем, радетелей о нашей “нравственности и духовности” хватает и сейчас. Так что зарекаться не будем.
Напрягала библиотекарей, конечно, и постоянная угроза “сокращения штатов”. Сколько нервов она им портила! Благодаря хитроумным комбинациям Раисы Алексеевны, удавалось всё же отделываться “малой кровью”. Увольняли на время уборщицу или гардеробщицу.
* * *
В “перестроечное” время многое изменилось. Сами знаете как. Что-то стало лучше, о чем-то мы вспоминаем с сожалением. Но “времена не выбирают”, как поется в одной песенке… Настали перемены и в моей жизни. Здесь, пожалуй, подходит конец и моим несколько поверхностным “воспоминаниям”. Если я когда-нибудь соберусь написать что-нибудь действительно достойное на тему библиотечного дела и библиотечной работы, к которым отношусь с глубочайшим пиететом, то начать эти заметы надо будет примерно как у Борхеса: “Вселенная — некоторые называют ее Библиотекой — состоит из огромного, возможно, бесконечного числа шестигранных галерей…”