«Воссоздание» Костромского кремля: благодеяние или варварство?

Станислав Кузьменко

«Воссоздание» Костромского кремля: благодеяние или варварство?

Важнейшие доводы против строительства «макетов в натуральную величину»

Первое моё обращение к общественности с призывом обратить внимание на планирующуюся масштабную акцию в самом центре Костромы, которая исказит подлинность и искренность этого дорогого русскому сердцу города, было написано «за один присест» сразу же после сообщения Костромского ТВ о подписании документа о претворении проекта в жизнь (22 декабря 2015 г.). Обращение было вскоре размещено на сайте www.zinoviev.info.  Воспроизводя его ниже, перед этим я хочу коснуться важнейших аспектов, которые были чётко осознаны и сформулированы уже при хорошо обдуманном, а не спонтанном (эмоциональном) рассмотрении вопроса.

Прежде всего, фактически наблюдаемый порядок претворения в жизнь проекта строительства в Костромском кремле противоречит как международным нормам охраны культурного наследия, так и законодательству РФ. Согласно ст. 26 «Рекомендации об охране в национальном плане культурного и природного наследия»  (принятой ЮНЕСКО в 1972 г.), «государства-члены должны в соответствующих случаях [восстановления ансамлей – С. К.] предусматривать социологические исследования, имеющие целью точно определить социально-культурные нужды района, в котором находится возрождаемый ансамбль». Согласно ст. 39 Градостроительного кодекса РФ «юридическое лицо, заинтересованное в предоставлении разрешения на условно разрешенный вид использования земельного участка, … направляет заявление о предоставлении разрешения на условно разрешенный вид использования в комиссию. … Вопрос о предоставлении разрешения на условно разрешенный вид использования подлежит обсуждению на публичных слушаниях». Таким образом, вопрос о предоставлении РПЦ (имеющей статус юридического лица) земельного участка, связанный с изменением актуального градостроительного регламента, должнен быть объектом общественных слушаний. Никаких общественных слушаний в Костроме до сих пор не проводилось, что является грубым нарушением прав жителей города. Но также и вне сферы, регулируемой законодательством, вопрос задевает интересы всех туристов-гостей города. Не следовало бы поэтому опросить, помимо костромичей, и широкую общественность: хотят ли ценители города видеть в Костромском кремле новоделы или нет? В любом случае, вопрос должен решаться гласно, а не путём закрытых решений и властных директив с имитацией «само собой разумеющейся» поддержки акции народом.

Конкретизируя интересы горожан и туристов, нужно отметить следующее.  В послевоенное время территория Костромского кремля превратилась в благоустроенный парк, с которого открываются замечательные виды на Волгу. Этот парк стал одним из любимых мест отдыха горожан. Едва ли не все ныне живущие костромичи помнят и знают с детства кремль именно таким. И точно так же, как некогда взрыв соборов, навязанное строительство новоделов будет насилием для тех людей, которые сжились с определённым обликом этой дорогой им части города. Через территорию, планирующуюся под выделение церковному объекту, пролегали излюбленные маршруты пеших прогулок, которые станут невозможны вследствие застройки.

Если парк был достоянием всех граждан независимо от их воззрений, то строительство новоделов далеко не нейтрально по отношению к взглядам людей. Безусловно осуждая снос в 1934 г. подлинного ансамбля, который в качестве памятника архитектуры и истории сейчас тоже был бы достоянием широких слоёв населения, следует подчеркнуть, что вновь построенный комплекс зданий будет представлять собой именно религиозный комплекс и ничто иное. Понимая чаяния верующих людей, желающих «воссоздания» разрушенных святынь, следует решительно сказать, что православные религиозные воззрения ныне являются воззрениями лишь части народа и даже не большинства его, как это было до революции. С учётом этого обстоятельства, может представлять интерес разработка смешанного церковно-музейного проекта, причём в этом случае явная попытка подражания утраченным зданиям может потерять самый смысл (см. ниже). Такой проект при должном обеспечении творческими и строительными кадрами позволил бы Костроме выгодно смотреться не только в России, но и в мире. Наличный же проект, напротив, я считаю для Костромы позорным.

В силу объективных причин, в условиях современной России строительство в центре города новых больших  церковных зданий (неважно при этом, повторяющих утраченные памятники или нет) является актом поддержки православия на государственном уровне. Собственно, без этой поддержки столь пренебрежительно попрать нормы международных стандартов и российских законов (о чём шла речь выше) было бы невозможно. О негативных последствиях такой роли государства неоднократно предупреждали выдающиеся отечественные социологи (например, А. А. Зиновьев) и религиоведы (например, Ю. Г. Петраш). Любая государственная поддержка частной религии противоречит светскому характеру нашей страны (ст. 14 Конституции РФ), по существу является попыткой занижения интеллектуального и морального уровня народа, а также способствует росту напряжённости на межконфессиональной основе.

В качестве претензии на «регенерацию» архитектурной среды (хотя этот мотив является для спонсоров, застройщика и РПЦ не более как прикрытием) имеющийся проект не выдерживает никакой серьёзной критики. По уже озвученному в СМИ мнению специалистов, «с научной точки зрения… достаточных данных для воссоздания костромских соборов… нет. Это будет «новодел» чистейшей воды – причем в городе, богатом настоящими жемчужинами подлинной старинной архитектуры» (С. Куликов, гл. архитектор ЦНРПМ). Можно спрогнозировать, что такая стройка получит негативную оценку у  Комитета по Всемирному наследию ЮНЕСКО, если центр Костромы будет номинироваться на включение в Список Всемирного наследия, задачу расширение которого русскими объектами поставил президент В. В. Путин.  Вряд ли стоит полагать, что новоделы придутся по душе тем туристам, которые ценят Кострому из-за очарования её подлинности.

Заслуживает внимания и личность главного спонсора проекта – бизнесмена В. И. Тырышкина, президента «Корпорации «ВИТ»». Оставляя вне рассмотрения его моральные и деловые качества, можно сделать некоторые выводы из состоявшихся прецедентов покровительства им РПЦ. Случаи строительства им новых и реставрации старых церквей вызвали резкую критику не только со стороны отечественных деятелей культуры, но и международных организаций.   Так, курировавшийся им проект строительства собора в Ярославле был воплощён в жизнь вопреки результатам общественных слушаний в этом городе. (Видимо, потому спонсор, он же и застройщик, видя в этих слушаниях пустую формальность, решил в Костроме ею и вовсе пренебречь.) Построенный храм-новодел настолько бестактно превысил размеры и стилистику взорванного в 30-е гг. подлинного храма, что послужил основанием для поднятия вопроса об исключении Ярославля из охранного списка ЮНЕСКО. При реставрации подлинного собора XII в. в Переславле-Залесском применялись такие методы, которые чуть было не погубили уникальные источники для русской истории – надписи-граффити XII в. Словом, личность В. И. Тырышкина не заслуживает доверия для того, чтобы допускать опёку им строительства в Костромском кремле. По той же причине не заслуживает доверия главный архитектор наличного костромского проекта А. Денисов, бывший автором упомянутого храма в Ярославле. Крайне нежелательно, чтобы искренний русский город Кострома стал ещё одной ареной для воплощения амбиций названных лиц.

Обратим также внимание на то, что в связи с предполагающейся стройкой будет удовлетворена претензия  РПЦ на распоряжение соответствующим участком земли в центре города. Фактически, РПЦ для ведения её коммерческой деятельности при столь выгодных для неё здесь обстоятельствах даётся совершенно незаслуженная льгота. В то же время, никакой нужды в новых храмах верующие Костромы объективно не испытывают. Если и есть какой запрос с их стороны, то это лишь смутно понимаемое желание «восстановления справедливости», которым и пользуются «меценаты» и РПЦ в своих интересах.

Немаловажной при допущении активного функционирования в костромском кремле религиозной организации представляется судьба уникального памятника В. И. Ленину, являющемуся узнаваемой достопримечательностью, брендом города. Несмотря на уверенные заявления власти, что в случае строительства соборов памятник Ленину останется в неприкосновенности, можно выразить сомнения, что власть сдержит своё слово. Очевидно, если здесь будет присутствовать много верующих, которые увидят в новостроях подтверждение «торжества православия» над «проклятыми безбожниками большевиками», это резко активизирует их настроения против памятника Ленину на «святом» месте. Налицо ещё один повод для социального конфликта, который провоцирует стройка. Конфликта, практически отсутствующего в настоящее время.

Рассмотрев вопрос в совокупности аспектов, любой непредвзято настроенный человек  придёт к выводу, что предполагающееся в Костромском кремле строительство не соответствует интересам города и культурной общественности страны. Минимально необходимым требованием в связи с этим является «всего лишь» требование соблюдения законов РФ, а именно проведение общественных слушаний.

Москва, 27 января 2016 г.
для сайта Русская провинция КОСТРОМА

Первая эмоциональная реакция

22 декабря  2015 г. костромские «Вести» с энтузиазмом сообщили, что «в ближайшее время будет заключено Соглашение между администрацией региона, Костромской епархией  и предприятием  «Корпорация ВИТ» о взаимодействии по проектированию и воссозданию исторического объекта». Учитывая, что это, скорее всего, будет «точкой невозврата», после которого свернуть проект будет крайне сложно, рискну высказать собственное мнение. Почему-то дело представляется так, как будто в обществе есть консенсус по этому вопросу, как будто планирующееся воссоздание – безусловно благое дело. Однако ценность проекта, мягко говоря, сомнительна. Я не особенно слежу за интернетом и за прочими СМИ (особенно костромскими), но, по-моему, в отношении вопроса даже не проводились общественные слушания. По причине всё  того же своего «невежества» я не в курсе, чётко ли раздавались в пространстве общественной дискуссии голоса оппонентов. Но я не сомневаюсь, что они должны были быть, и, следовательно, я здесь не выступаю в качестве «гласа вопиющего в пустыне». Без ложной скромности говоря, можно считать, что я здесь являюсь выразителем довольно многочисленной общественной категории. Потому прошу  прислушаться к моим словам.

Я всё надеялся, что здравый смысл возобладает, что чисто по-русски возникнут проблемы с финансированием, так ведь нет. Дело зашло уже довольно далеко, и потому молчать нельзя.

Мне представляется, что воссоздание утраченных зданий Костромского кремля  – это ярко выраженный идеологический проект, который ничего общего не имеет с ни «восстановлением исторической справедливости», ни с заботой об облике города, ни с повышением его туристической привлекательности и т. п. По сути, единственный выгодоприобретатель проекта – это РПЦ, которая ни в коем случае не может рассматриваться как выразитель интересов широких слоёв современного общества, особенно высокообразованных. В то же время, если хорошо подумать, можно выдвинуть такой проект, где и интересы церкви будут учтены, но не пострадают  также интересы других слоёв общества: культурной атеистической общественности (обычно культура и атеизм сейчас являются коррелятами),  просвещённых туристов и т. д. Но об этом ниже. А пока я напишу, почему с таким упорством продвигаемый наличный проект я считаю не только не полезным, но и явно вредным. Кострома – милый, прекрасный русский город даже в своём современном виде, с советскими утратами.  Неужели вы не понимаете, что своей акцией вы лишь изуродуете его?!

Я думаю, поскольку апофеоз торжества слома коммунистического строя давным-давно уже должен был схлынуть, должна претерпеть и трансформацию сама идея воссоздания утрат советского времени, утратить ту патологическую остроту, свойственную переходному состоянию общества, когда «хочется» кинуться из одной крайности в другую. Самое яркий продукт этого «ажиотажа» — восстановление храма Христа Спасителя. Быть может, сама эта акция в рамках происходивших тогда процессов была довольно закономерной, т. е. неизбежной, но ведь теперь  можно пристально приглядеться к результату и сделать вывод. А вывод  состоит в том, что «макет в натуральную величину», построенный в случае ХХС на бандитские деньги (известно ведь, как проводил для этой цели «развёрстку средств» Лужков), с нарушением проекта (мало кто знает, что первый архитектор-романтик, разработавший проект воссоздания и взявшийся за его реализацию, был вскоре отстранён – властям ведь нужно было лишь весьма приблизительное следование оригиналу, а на такую «халтуру» первый архитектор не согласился), с лифтами и еврорукомойниками, с громадными площадями внецерковного, в т. ч. и чисто коммерческого использования – так вот этот «макет» ну никак не может рассматриваться как носитель тех смыслов (в приведённом примере – грандиозный мемориал памяти погибших в 1812 г.) и святости, какой был наделён подлинник. И мне очень жаль людей, которые рассматривают  новодел как пространство, в котором можно молиться. Или туристов, восхищающихся копией.

В конце концов, пора ведь понять, что исторический объект нельзя воссоздать. Его можно – пока он физически имеется  – только реставрировать, а негативные изменения  – частичная или полная утрата – невосполнимы. Это утраты НАВСЕГДА. Сама идея «воссоздания» утраченных объектов  – это проявление какого-то культурного инфантилизма  (за редчайшими исключениями, к которым наш случай явно не относится). Она укладывается лишь в рамки религиозного восприятия. Для далёкого прошлого это восприятие было вполне нормальным. Скажем, пронеслись орды врагов, спалили деревянные церкви – вполне естественно было их восстановить и наделить смыслом прежних. При этом повреждённые каменные церкви всё же старались беречь: понимали, значит, предки смысл подлинника. Но чем ближе к современности (а именно, в XVIII-XIX вв.), тем всё более и более варварскими, с точки зрения культурного человека, становились  проявления такого отношения. Обветшал средневековый храм, сложно его после пожара отремонтировать – так снеси и построй новый, немного похожий на прежний, освяти его в честь того же праздника или того же святого, и тем самым новодел – с религиозной точки зрения  – становится идентичным сознательно ликвидированному прежнему храму. Если кто не в курсе, то потери русской культуры от такого отношения церковных собственников в XVIII-XIX в. просто колоссальны. Но даже церковники прошлого были в чём-то более честными, чем нынешние. Им просто не пришло бы в голову буквально копировать прежний храм. Заменяя его на новый, но в иных формах, они хотя бы не обманывали современников, что занимаются «воссозданием прежнего». Да, это новый храм, – как бы говорили они, – но по вкладываемому нами  в него смыслу, и только по этому смыслу, он идентичен предыдущему. Не пытаясь копировать храмы, они честно демонстрировали свои намерения и те смыслы, которые им были важны. Современные же церковники хитрее. Они пытаются подстроиться под соображения «исторической справедливости», благие пожелания «воссоздания архитектурной среды», они пытаются быть в духе времени. Но получается плохо. Ничего, кроме суррогата культурности, у них не выходит. Ни один нормальный человек, чьё мировосприятие не нарушено симпатией к РПЦ, не будет переносить на новоделы-копии то отношение, с каким он подходил бы к подлиннику. Только лишь религиозный человек (и то, полагаю, далеко не всякий) согласится, что замена удовлетворительна.

Одно дело – если памятник частично разрушен, искажён и т. п. Тогда восполнение утрат вполне естественно и вызывает только симпатию. Скажем, у многих храмов в советские годы сносили главы. Конечно, такое состояние требует исправления. Причём в некоторых случаях его осуществляли в советские же годы. Например, ещё в 70-е гг. были заново выложены главы костромской церкви Спаса в Рядах и её колокольня, бывшая частью здания Красных рядов. Все прекрасно понимают, что вот такая-то часть не подлинная, но она работает на восприятие всего сооружения в целом, в котором подлинник составляет большую часть.

И другое дело – полная утрата памятника. Хоть в доску расшибись, а подлинника уже не вернёшь. Предмет заботы отсутствует (точнее, таковым теперь вместо здания становится культурный слой). Можно, конечно, задуматься о роли утраченного объекта в окружении, которое от утраты страдает, и прочих смыслах, не заключающихся в самом объекте как таковом. Здесь тоже допустимы оправданные с цивилизованной точки зрения решения, но я знаю лишь один такой пример. Что характерно, он тоже советский. Это восстановление часовни-столпа на главной высоте Бородинского поля – на батарее Раевского (оригинал уничтожен в начале 30-х, воссоздание в 1987 г.).

Пора понять, что фокус заботы цивилизованного государства должен быть направлен на подлинные памятники. Лишь они являются носителями нашей истории. Они суть носители сущности, которая уникальна и совершенно невосполнима. Стремление к воссозданию утраченных в прошлом объектов, хотя по-человечески и понятно, однако далеко не всегда является показателем цивилизованности, когда переходит в практическую плоскость. В данном случае и в современных русских условиях оно опасно в том числе тем, что может негативно повлиять на общественное мнение. Чего там греха таить, после распада Советского Союза уровень массовой культуры очень сильно упал. Чтобы сформировать у рядового человека культурное отношение к памятнику (иначе говоря, то отношение, которое он бы проявлял, оставшись с памятником один на один), государству нужно ой как постараться. А тут оно показывает, что памятник можно разрушить, а потом как бы воссоздать. Для человека, не очень посвящённого в тонкости культуры (к сожалению, таких у нас довольно много, и не последнюю роль здесь сыграла РПЦ) это является девальвацией самой идеи исторического памятника. Если что-то можно восполнить, то зачем так за это переживать? Ну, подумаешь, разломали какой-то ампирный домик. Можно ведь выстроить такой же, только лучше, удобнее. Лужковская градостроительная политика, в которой гипертрофированный пиетет к ХХС преспокойно сочетался со сносом огромного количества подлинных дореволюционных зданий, здесь много сделала для деформации общественного мнения, которое со временем всё же очнулось, преодолев гипноз обыденности и нелепости происходящего. Возвращаясь ближе к нашей теме,  выражу свою мысль так: благоустроенные пустыри на месте разрушенных храмов гораздо ценнее для назидания потомства, чем выстроенные новоделы.

Обратите внимание, в каких словах формулируется сама акция. «Воссоздание исторического объекта». Это из цитаты, с которой я начал. Но это же нелепость! Исторический объект нельзя воссоздать. Можно построить его макет, копию. Правильно сказать так: «Строительство макета Костромского кремля на его историческом месте». Но так ведь не скажут! Ибо тогда нелепость затеи станет  очевидной. Какую власть всё же имеют слова! Не зря один мудрец сказал: назови вещи своими именами, и половина проблем в мире мгновенно улетучится. Приведённый пример словоупотребления напоминает один случай, когда в Москве снесли один исторически очень ценный дом XVIII в., а потом, когда здесь стал вырастать новодел, более соответствующий нуждам хищных инвесторов, с подземной парковкой, на ограде стройплощадки появилась табличка: «Строительство памятника архитектуры XVIII в.».

Я понимаю ещё, если бы строительство велось из кирпича, приготовленного по технологии XVIII в. (а кирпичи в старину были гораздо более «живыми», чем современные). С использованием извести. Вообще с соблюдением технологий XVIII в. Это ещё хоть как-то было бы интересно. Но это означает в нынешних условиях столь колоссальные затраты, на которые ни один инвестор, и даже РПЦ, сейчас не пойдёт. И получится неизбежно нечто такое, как в случае с XXC. Да проектировщики этого и не скрывают! В интернете можно найти информацию, что в проекте колокольни предусмотрены лифты и смотровые площадки. С такой политикой высококультурное общество не создашь. Ибо рассчитано мероприятие на человека, которому всё равно – подлинник, не подлинник, главное – чтобы позрелищнее. Чтоб купола были поярче да кресты позолочёнее. И чтоб можно было поглазеть на них с высоты, прихватив с собой бутылку «Пепси» (да хоть бы и пирожок), и не забыть там сделать «селфи». Я нарочно утрирую, но явно этот проект рассчитан не на людей, которые ездят по городам, подчас очень далёким, чтобы с благоговением увидеть подлинные памятники. Чтобы побывать в интерьерах, которые знали Дмитрия Донского, Александра Невского, Ивана Грозного. Чтобы посмотреть на творения анонимных живописцев, приехавших в далёком XII в. из Византии в холодную Русь. Или воздать должное таланту крепостного архитектора XVIII в., создававшего красоту несмотря на несправедливость окружающей действительности. Туристов, которые ездят по России за этим, новодельный макет не привлечёт. Напротив, для них он словно оскорбление. Они не подойдут к таким произведениям и на пушечный выстрел.

Я хорошо  знаю костромской кремль. Я любил бывать здесь проездом. Это место с необыкновенной энергетикой. По видимости здесь как будто ничего нет, а с другой стороны, здесь есть так много и такого, чего никакими словами не выразишь. Но это надо уметь чувствовать. Чрезвычайно важно, чтобы в этом месте не было никакого обмана. Утрату не вернёшь.  Добавлять что-то с претензией на воссоздание ни в коем случае нельзя. Это лишь убьёт энергетику места. Ну как этого можно не понимать?! Именно в своём нынешнем виде кремль туристически привлекателен. Раскопали фундаменты соборов? Честь вам и хвала. Законсервируйте их, обустройте их для обозрения, сделайте ограду, поместите информационные стенды. Народ валом повалит. А ваш проект на что? Надо быть честным. Он для туриста с низким культурным уровнем. Быть может, таких и немало. Или, скажем, люди покупают турпутёвки, например, по «Золотому кольцу».  И их просто потому, что это включено в программу, приведут смотреть костромские новоделы. Люди будут наполнены прежними впечатлениями или просто уставшими. Им, особенно тем, кто ранее здесь никогда не был, может быть и не придёт в голову, что сотворено нечто ужасное. Сияет же. И люди кругом праздно бродят. Улыбаясь, наверно. Может быть даже, турпутёвок от этого не станет продаваться меньше. Но это же беда, что массовый турист, которому придётся бывать на объекте, будет не приобщаться к подлинным сокровищам национальной культуры, не возвышаться культурно, а, напротив, его культурный вкус только оскорбится и пострадает. 

Подчеркну ещё раз. Нормальные люди едут смотреть подлинники. Хоть в доску расшибись, а больше того, что осталось в Костроме после советской власти, в этом плане не будет. Но осталось ведь немало! Есть что смотреть. И есть что благоустраивать.

Предположим, вы приехали в известную картинную  галерею. А вам вместо того, чтобы показать подлинную «Мону Лизу», демонстрируют копию. Причём выполненную не по технологии, которой придерживался Леонардо да Винчи, а в манере современных художников. Вряд ли вы, если хоть немного разбираетесь в живописи, будете в восторге. Очевидно, что такая галерея не будет популярна у посетителей. Люди туда будут ходить только в том случае, если в ней будет хорошая кафешка или ещё какое-нибудь развлечение. Не из-за картин, а именно из-за этих развлечений. Вот нечто подобное и планируется в Костроме. Для простого невзыскательного люда – смотровая площадка в колокольне, а для сторонников РПЦ – имитация святости и религиозной активности. Может, это и хорошо, только к тем мотивам, из-за которых люди ехали и едут в Кострому («картинную галерею», по нашей аналогии) это никакого отношения не имеет.

Увы, многие ценные произведения искусства пропали из-за превратностей истории. Но это же не повод выставлять в культурном пространстве копии с претензией на значение оригинала!

У меня есть ещё аргумент мистического свойства. Может быть, у нас кто-то предпочтёт мистику аргументам рационального характера. Попробую потрафить и такой категории граждан. Мой аргумент связан с личностью строителя подлинного Костромского кремля – замечательного архитектора-самоучки Степана Воротилова. Известно о нём крайне мало. Он не был выходцем из знатных слоёв общества, работал только в провинции (почти исключительно в Костромской губернии) и почему-то не привлёк внимание тех из современников, которые могли бы создать подробную его биографию. Даже сам факт строительства им Костромского кремля был со временем забыт, пока он не был заново открыт незадолго перед революцией. Так что мы имеем дело с почти чистым случаем, когда за мастера говорят лишь его произведения. Это довольно характерная ситуация для средневековья, когда ремесленник считал себя не более чем орудием божиим, но в Новое время личность мастера стала, что ли, более цениться, более самодовлеющей. И вдруг – столь досадное исключение. Досадное потому, что мы имеем дело явно с очень талантливым архитектором. Церковные власти Костромы XVIII в. не ошиблись, поручив Воротилову возведение главного городского ансамбля (который тогда  должен был непременно являться и культовым центром). Но за добросовестные многолетние труды зодчему было выплачено всего 15 руб, хотя на строительство были истрачены тысячи. Словом, крайне интересно было бы узнать о том, кем же был Воротилов в жизни, но увы… Нам доступно лишь любоваться его творениями. И они нам кое-что могут рассказать об их авторе.

В принципе, уже давно известно, что проект Богоявленского собора в Костромском кремле был близко повторен в церкви с. Писцово Нерехтского уезда. Правда, повторен уже посмертно. Можно также усмотреть попытку воспроизведения кремлёвской колокольни в с. Яковлевском, хотя и с большой натяжкой. Осенью 2015 г. я неожиданно выясняю, что в сельской глубинке был повторен (в данном случае, как и в первом, совершенно бесспорно) ещё один костромской проект Воротилова. Оригинал – это Петропавловская церковь в Костроме близ Мучных рядов (1787, снесена в 30-е гг.). На основе её проекта построена церковь в с. Коровье Чухломского р-на. И не только она! А ещё церковь в селе Бовыкино Антроповского р-на. Во всех случаях сельских повторений – речь идёт о времени после смерти зодчего. Конечно, можно предположить, что зодчие, близкие к Воротилову при его жизни (скорее всего, речь идёт о ком-то из его сыновей), решились на плагиат. Однако не решились же они повторять другие церкви мастера, скажем, Нерехтские. Тем более, Нерехта не так известна, как Кострома, и в случае повторения костромской церкви плагиат более заметен. А тут прямо ощущение, что повторение носит нарочитый характер. Манифестируется вместо сокрытия. Но и этого мало. Не вдаваясь в детали, скажем, что проект Петропавловской церкви был очень удобен именно для города, а для села он совершенно неадекватен. На подобную нелепость вряд ли бы согласился сельский заказчик, если бы его хорошенько не «уломали». Словом, была какая-то очень сильная мотивация повторить костромские проекты в сельской глубинке. Может, была такая установка и в отношении колокольни. Только ведь это проект, совершенно невообразимый по богатству, масштабам, сложности архитектуры для села. Сильно упростив проект, зодчий-наследник выстроил колокольню в Яковлевском. Со временем этого ему показалось мало. Видимо, как-то неубедительно угадывался в яковлевской колокольне проект-первооснова.  И вот много-много лет спустя, в 1830-е, строятся две колокольни в Чухломском уезде. Одна из них красуется в с. Введенское (тамошний храм приобрел стараниями настоятеля о. Варфоломея ухоженный облик). Суть двух колоколен 1830-х гг. в том, что зодчий избрал путь редукции членений и сокращения масштаба по отношению к кремлёвской колокольне, и за счёт этого ему удалось более убедительно воспроизвести дух последней, чем в Яковлевском. По крайней мере, ориентация Введенской колокольни на костромскую совершенно бесспорна. Достаточно задаться вопросом: а какой ещё памятник  можно поставить рядом с  Введенской колокольней – чтобы связь с Костромой стала совершенно очевидной.

К чему я это всё говорю? Да к тому, что налицо совершенно явное стремление к повторению костромских,  именно костромских и никаких других, зданий Воротилова в сельской местности. Вряд ли я ошибусь, если сочту, что это было желание самого мастера. Но что оно может означать? Да то, что он мистическим образом предвидел судьбу своих творений в губернском городе (ни одно подлинное церковное здание Воротилова в Костроме до нас не дошло, все снесены в 20-30-е гг.). Хотя они и доставили ему наивысшее творческое наслаждение. Выразив кому-то из близких своё желание на повторение их в провинции, он обеспечил проектам будущее. И наследники старались. Мысль о выполнении воли Воротилова не оставляла их даже спустя 40 лет после смерти мастера. И они сделали всё, что от них зависело. Что мы теперь имеем? Кострому без Воротилова, с одной стороны, и подлинные здания, разбросанные по костромской глубинке, с другой. Да это же осколки старой Костромы, разметённые историческим вихрем! Губерния впитала в себя всё то, что было мистическим образом предначертано утратить в Костроме. Я думаю, что это предначертание лучше оставить в покое. Из уважения к личности Воротилова, всё это предвидевшего. Тем более, кстати, что и Коровский, и Бовыкинский храмы требуют архитектурной реставрации (Бовыкино сейчас и вовсе нежилое село, но её церковь удивительно хорошо сохранилась). Вместо того, чтобы без прока тратить деньги на макеты, можно было бы их пустить на заботу о подлинных исторических сокровищах. Как будто в области мало разрушающихся, заброшенных храмов. Это, кстати, ещё один аспект, который делает проект строительства макетов глубоко несимпатичным.

Я призываю губернские и федеральные  власти ещё раз объективно взвесить все соображения относительно строительства новоделов и не поддаваться давлению РПЦ. Пусть на закладку нового Успенского собора приезжал патриарх Кирилл. Пусть даже у этого пока несуществующего собора уже есть настоятель. Интересы Отечества, в котором живут далеко не только религиозные фундаменталисты, должны пересилить над интересами РПЦ.

Если уж так неймётся что-либо сделать в Костромском кремле (хотя вполне бы можно было оставить всё, как есть), то выдвигаю анонсированный выше альтернативный проект. Фундаменты соборов и колокольни откопаны. Замечательно! Можно выстроить над ними особые павильоны. Примеры подобного рода имеются. Поскольку эти павильоны заведомо будут произведениями современной архитектуры (хотя она должна, конечно, соответствовать окружению),  не будет никакого диссонанса в том, что они будут сделаны по современным технологиям и из современных материалов. Внутри этих павильонов будет присутствовать сакральное пространство подлинных старинных храмов в виде их фундаментов и сохранившихся нижних частей стен. Там, на этих фундаментах, можно будет проводить богослужения – если настлать пол и пригодным образом облагородить подлинные части. Но в то же время это пространство будет принадлежать не одним верующим. Там можно будет развернуть экспозиции исторической и археологической направленности. Можно будет выставить галерею старых фоторабот с видами Костромского кремля. Причём крупные изображения со стеклянных негативов нужно изготовить непременно фотографическим способом, а не на принтере. Это обеспечит им связь с подлинником. Романовский музей может прикинуть, какие ценные исторические экспонаты можно разместить здесь. Весьма уместны, конечно, будут и археологические находки. Павильоны (их будет 2 или 3: Успенский собор, Богоявленский и колокольня) должны быть связаны подземными переходами  — примерно так, как связаны музеи Пушкина и Андрея Белого на Арбате. Это, с одной стороны, не загромоздит пространство, а с другой – даст возможность при покупке билета осмотреть все павильоны. Кроме того, в подземном переходе можно законсервировать для обозрения какой-нибудь археологический разрез. Выгоды этого проекта, по сравнению с готовящимся к реализации, очевидны. Будут учтены интересы разных слоёв общества. Работа над таким проектом сплотит творчески активные силы. И этот проект будет не позорным для города, не свидетельством его отсталости, а наоборот, будет весьма выгодно смотреться не только в нашей стране, но и на мировом уровне. Если желать стране добра, то нужно делать примерно так.

Чухлома, 22/23 декабря 2015 г.

Информация к размышлению:
украинский опыт «возрождения» храмов

Я думаю, в свете рассмотрения частного вопроса – уместности или недопустимости «восстановления» ансамбля Костромского кремля – полезно будет обратиться к украинскому опыту «вiдродження» утраченных архитектурных памятников.  На Украине эта деятельность приобрела более яркие формы, чем в России, и её анализ позволяет наилучшим образом раскрыть предпосылки, природу и последствия феномена «воссоздания» на постсоветском пространстве. Украинский опыт этой деятельности к настоящему времени, по-видимому, исчерпан (ввиду прогрессирующей политической нестабильности, снимающей с повестки дня вопросы «романтического» характера), так что вполне можно говорить о подведении итогов состоявшегося опыта.

На днях мне попались в руки два журнала «Пам’ятки України» (№1-2 за 2003 г. и №4 за 2004 г.), предоставившие богатую информацию, полезную для размышления о готовящейся в Костроме акции. Прежде всего отметим, что несмотря на критическое отношение к «восстановлению», высказанное многими украинскими специалистами (историками, археологами и архитекторами-реставраторами) и адекватно отражённое в прессе, это совершенно не помешало украинской власти реализовать свои намерения. Право высказаться, таким образом, получили все ответственные и неравнодушные специалисты, но власть всё равно поступила по-своему. В констатируемой картине демократия «застряла» на уровне публичной дискуссии, не просочившись в сферу принятия решений. Надеюсь, что современная ситуация в России даёт больше поводов для оптимизма.

Для цитирования я перевёл выдержки с мовы на общепонятный язык.

Важнейшие для понимания феномена положения в чрезвычайно ёмком виде сформулированы во введении статьи Л. Ганзенко: «Современная мировая теория и практика охраны культурного наследия демонстрирует признание восстановления памятников как одного из способов осуществления права каждого народа жить и развиваться в традиционной, исторически достоверной среде. При этом в международно-правовых документах отмечается исключительный характер восстановления, обусловленный лишь чрезвычайными обстоятельствами социально-культурного и идеологического значения.

Анализ разных форм вовлечения памятников в культурный обиход даёт основание для вывода, что восстановление как особая реставрационная отрасль является формой культурного наследования, в которой доминирует идеологический аспект. Стоит подчеркнуть: «хотя идеология не является и не может быть материальной силой, но её духовная потенция может подчинить себе (и не раз подчиняла) людей и материальные силы разнообразного рода». Ныне в Украине широко развёрнуто восстановление утраченных в прошлом выдающихся памятников истории и культуры. Однако обращает на себя внимание недостаточность общественного внимания к идеологическому аспекту этого дела, даже среди специалистов почти не обговариваются связанные с ним проблемы. Наблюдая государственный патронат над реставрационной отраслью, посткоммунистическое сознание граждан склонно идеализировать восстановительную практику, целиком доверяя реставраторам». [Выделено мною – С. К.]

Наиболее важная мысль здесь состоит в первостепенной важности для «восстановления» идеологических мотивов, в зависимость от которых ставятся остальные аспекты. «Восстановление» каждого объекта непременно сопровождается идеологическим обоснованием, и в украинском опыте роль идеологии особенно наглядна, ибо применяемые формулировки носят абсурдный характер и тем самым «бросаются в глаза». Но власть настаивает именно на этих формулировках, ибо без них сама акция становится для неё бесполезной.

Скажем, в преамбуле распоряжения №83 от 12 февраля 2000 г. тогдашнего президента Л. Кучмы «Про первоочередные мероприятия по возрождению церкви Богородицы (Десятинной) в г. Киеве» значится ни много ни мало:  «Учитывая значение церкви Богородицы (Десятинной) как символа древнеукраинской государственности, её роль в деле утверждения национально-культурных традиций украинского народа и учитывая обращение фонда «Возрождение Десятинной церкви» о восстановлении этого выдающегося духовного центра Руси-Украины…». Только представьте себе: первый каменный древнерусский храм – это «символ древнеукраинской государственности»! Бывший в действительности совершенно новым тогда явлением на Руси, проводником византийского художественного влияния, этот храм одновременно «утверждал национально-культурные традиции украинского народа», которого тогда ещё и в помине не было, не говоря уже о каких-то его традициях.

Если над такими формулировками можно только посмеяться, то идеологическая кампания, предшествующая «восстановлению» Успенского собора Киево-Печерской лавры, носит оттенок гнусных политических инсинуаций, кощунства в отношении советских партизан и Красной армии, вынужденно отдавшей Киев фашистам и спустя 2 года их оттуда с тяжёлыми боями выбившей. Как известно, Успенский собор Лавры был указан в  списке особо ценных памятников, разрушенных фашистами на территории СССР, и этот список фигурировал как один из пунктов обвинения на Нюрнбергском процессе. Это не подвергалось ни малейшему сомнению в советские годы, но желание в чём-либо «уличить» Россию и в этом случае не остановило идеологов «незалежной», даже ввиду тех страшных потерь, которые понесла Украина под немцами. Войска Третьего Рейха вступили в Киев 19 сентября 1941 г. Собор был взорван 3 ноября 1941 г. По украинской «версии», он был заминирован советскими подрывниками перед сдачей города, и таким образом, «проклятая советская власть» не пожалела овеянный славой древний памятник (конечно же, украинского народа) ради призрачной цели уничтожения нескольких высокопоставленных немецких офицеров. Однако на деле Лавра вскоре после оккупации Киева была занята немецкой полицией и стала усиленно охраняться, и проникнуть туда советским подпольщикам для организации детонации было практически невозможно. Кроме того, хорошо известно, что в день взрыва всё население окрестных кварталов было предварительно эвакуировано, а сам взрыв снимался на кинокамеру с заранее продуманной позиции. Подозревать, что несколько тонн советской взрывчатки можно было (при эвакуационной спешке!) заложить так, что её не могли найти немцы (и потому они якобы подорвали собор, отчаявшись найти взрывчатку, но твёрдо зная о ней), тоже нелепо. Впрочем, сам способ осуществления и мотивы взрыва документально не прослеживаются, но отсутствие прямых доказательств украинским идеологам даже на руку, когда есть установка: во всём виновата «рука Москвы» (да и саму войну, конечно же, развязал Сталин, а никак не Гитлер).

Дополнительный идеологический оттенок придаёт то обстоятельство, что Успенский собор «восстанавливался» не в формах древнерусского храма, а в формах украинского барокко. Сложившийся облик собор приобрёл в значительной мере при гетманстве Ивана Мазепы (между прочим, известного в качестве церковного «мецената»). И этим обликом ну никак нельзя было пожертвовать ради древних, оригинальных форм, которым следовало бы уделить наибольшее внимание согласно мировой реставрационной практике, однако для «восстановителей» древние формы были наименее интересными.

Вопрос о восстановлении Успенского собора Лавры поднимался ещё в советские годы. В 1980 г. по этому поводу в КиевНИИТИ была подготовлена соответствующая документация. Однако тогда руководящие органы были более склонны прислушиваться к рациональным доводам, чем поддерживать идеологизированную позицию. В советские годы из-за развернувшейся среди специалистов дискуссии до строительства на древних фундаментах дело не дошло – сами эти фундаменты и участки сохранившейся кладки признавались более ценными, чем возможный новодел. Так, в 1987 г. известный украинский историк П. П. Толочко писал, что в случае строительства собора на ленточных фундаментах «мы утратим практически весь культурный слой посреди собора и значительную его часть поблизости. Однако можем ли мы пойти на это? Уверен, что нет. Нам заявляют: «Так проведите полное археологическое исследование собора, а потом и восстанавливайте». Но, во-первых, для этого археологам потребовалось бы не менее 10 лет, а во-вторых, делать это вовсе и не нужно. Успенский собор и его ближайшее окружение не просто археологический объект, а мемориальный комплекс, где покоится прах многих наших выдающихся предков. И нужен он нам и будущим поколениям именно таким, а не перелопаченным, пусть даже и археологами».

По ходу заметим, что соображение о «мемориальном комплексе» вполне применимо и к костромскому Успенскому собору…

Вспоминая слова П. Толочко, исследовательница архитектуры Н. Логвин после начавшихся в 1998 г. строительных работ отметила: «И вот теперь этот «мемориальный комплекс» таки «перелопатили»! Это хорошо видно, если сравнить снимки руин памятника перед «восстановлением» и во время оного. Во всей северо-западной части собора остатки древних стен разобраны, каменные фундаменты выбраны, подземные ходы забетонированы.

Считается, что восстановлением разрушенного собора мы якобы «воскрешаем историческую память народа». Но у меня есть большое сомнение, что историческую память народа можно «воскресить», уничтожая и так немногочисленные аутентичные материальные свидетельства его древней истории, подменяя их «псевдоисторическими копиями»».

Другая исследовательница архитектуры, О. Пламеницкая, в оценке тех же работ отдаёт дань модному культурному релятивизму: «Успенский собор восстановлен. А одновременно с ним ещё несколько выдающихся храмов. Мы стали свидетелями беспрецедентной акции воссоздания памятников архитектуры, которая в Украине в последние годы приобрела значение государственной политики и перешла в категорию профессиональной нормы. Очевидно, не нам, её современникам и участникам, выносить приговор относительно правомерности такого подхода. Это сделают позднее те, кто сможет в далёком будущем рассмотреть проблему объективно». Однако соображения профессионального долга вслед за этим заставляют её написать следующее: «А впрочем, можно признать уже сейчас, что все памятники, которые возродили, мы одновременно сознательно и бесповоротно утратили для науки. Имели ли мы на это право? Мнения на этот счёт расходятся. Правдивым мерилом наших профессиональных прав и обязанностей было и остаётся только одно – наше профессиональное сомнение.

Очевидно, что восстановление Успенского собора навсегда подвело черту под архитектурно-археологическим изучением его как памятника. Мы уже никогда не узнаем того, что не успели изучить. Культурный слой в границах собора практически не существует, а поблизости – оторван он сооружения и «мёртв» для исследователей. Остатки фундаментов в западной, северной и частично в южной части, а также подкупольных столпов в процессе восстановления частично или полностью разобраны. … Функция действующего храма делает невозможным продолжение и так фрагментарных исследований. … Некоторые вопросы остаются дискуссионными и, вероятно, уже никогда не будут выяснены».

«Незалежных» «восстановителей» Успенского лаврского собора ничуть не смутил прецедент строительства в 1828-1842 гг. новодела на месте Десятинной церкви по указу Николая I, а именно то в этом прецеденте, что из-за новодела были уничтожены весьма значительные куски подлинного храма, ещё сохранявшиеся в то время. Николаевскую церковь разобрали в 1935 г., что дало возможность советским археологам исследовать жалкие остатки подлинного храма на всей его площади. Увы, они были настолько повреждены в XIX в., что с тех пор уже не могут дать надёжной информации для реконструкции объёмной структуры древнего здания. История повторяется и учит, что ничему не учит… Кстати, благодаря тому, что достоверных данных об облике храма X в. очень мало, международные эксперты высказались против «возрождения» «символа древнеукраинской государственности». («Возрождение» же Десятинной церкви в формах николаевского храма украинской власти было не интересно. Не потому, что это формы сухие и скучные, а потому что при всём при этом они явно русские.) Сложно сказать, убоялись ли киевские власти международных экспертов или иные причины тому виной, но стройка на этом месте, слава богу, так и не состоялась.

Имитируя демократию, министерство культуры Украины ещё в 1994 г. провело в г. Переяславле-Хмельницком семинар на тему «Восстановление утраченных памятников: исторический и правовой аспекты». Представленные тогда точки зрения отражают ту же самую поляризацию мнений, которая наблюдается и сейчас в интернет-обсуждении костромского проекта. Аргументы за 20 лет ничуть не изменились, да и не могли измениться. Причём, если отбросить всякие релятивистские и не вполне ясно формулируемые мнения, то уже тогда наиболее весомыми были две чётко осмысленные противоположные позиции, которые позволяют констатировать, где именно проходит «водораздел». Рациональную и профессионально-ответственную точку зрения сформулировала уже упоминавшаяся Н. Логвин: «разрушенное утрачено навсегда.  …«Восстановление» утраченных памятников противоречит принципам историко-архитектурной науки, ибо сколько есть историков архитектуры, столько и может быть графических вариантов реконструкции того или иного храма. Поэтому в историческом аспекте «восстановление» неприемлемо».

Поскольку на рациональном уровне крыть такие аргументы нечем, то для оппонирования в ход может пойти только идеология. Очень чётко такая позиция, которую можно назвать фундаменталистской, сформулирована в мнении Е. Тимановича:  «Для чего строится церковь? Для молитвы, для духовных нужд. Основная цель – именно эта, а не какая-нибудь иная. Роль старинного храма как памятника истории и искусства производная. Ни один христианин не допустит, чтобы оставались руины церкви, чтобы она не служила своему непосредственному предназначению. Такое состояние может сохраняться лишь в одном случае – когда не хватает денег на восстановление. Я когда деньги находят – есть полное и законное основание отстроить разрушенный храм, причём на тех же самых фундаментах. Так всегда поступали, так следует делать и в дальнейшем. А учёным никто не помешает всесторонне изучить остатки памятника… Киев – это не просто столица державы. Это прежде всего духовная столица всего восточного христианства, которая должна иметь соответствующий архитектурный облик. Цепочка храмов вдоль днепровских круч должна быть восстановлена. В этом наша традиция. Наши предки делали так всегда после значительных разрушений…. Если мы видим какую-нибудь перспективу духовного возрождения, то восстановление разрушенных храмов должно быть непременной составляющей этого важного процесса…».

Соответственно, «восстановление» утраченного в прошлом храма является хорошо осознанной ценностью только для тех людей, которые видят «духовное возрождение» в засилии религиозной идеологии и сопутствующей ей клерикализации. Позиция же, одновременно признающая ценность «восстановления» храма и нейтральная по отношению к религии или даже открещивающаяся от неё, является (по крайней мере, в наличных постсоветских условиях) шаткой и непоследовательной, а точнее, говорит о безразличии к вопросу. Заметим при этом, что именно из-за массы равнодушных властям удаётся претворять в жизнь проекты, невыгодные или насильственные для большинства, в т. ч. и для сознательных граждан.

Звенигород, 31 января 2016 г.