16 июля 5 г.
К Славе Тарощиной, Юриной вдове, надо бы зайти, и собирался, да… А зайти надо. Юра – удивительное явленье, Юра, как говорил покойный Леня Темин, талантлив до неприличия. Так электросварка слепит глаза, но от юриной страницы свет ровный. И все же надо отрываться…
надо дать отдохнуть глазам.
Прозаик Юрий Давыдов – ПОЭТ ПО ПРЕИМУЩЕСТВУ, исторический романист и, не побоюсь, исторический фантазер для немногих у кого воспитан слух и не вырезан аппендикс, куда попадает крошка чего-то авантюрного, не желающая так напрямую, так банально покидать организм. Ну – и начинается аппендицит, и в два скальпеля историк и беллетрист рады бы вырезать инфекцию – автор не дает! А читатель, который тоже всегда АВТОР, испытывает то, что испытал его поэт-авантюрист. Некую ПЕРЕСТРОЙКУ всего читательского организма: раньше тебе хватало наискосок медленным взглядом пересечь страницу – теперь ты еще медленней плывешь над строкой – медленный полет ладьи над пейзажами дна. «Люблю великий и могучий. Нисколечко, поверьте, не слабее тех, кто, тяжело ступая, с причмоком выдирая сапоги из почвы, в словесность шел проселком или большаком и ну давай метать пред нами, словно бисер, диалектизмы, подчас премилые. А я бреду как ступа с Бабою-Ягой, в бреду семантики…»
Стойкое впечатленье: бредет москвич Юрий Давыдов вниз по Страстному бульвару, и сама собой переваливается его ступа, и пересыпаются по дубовому дну буквозвуки: СТУПА – ПУСТА? Не пуста, потому что дo этих прогулок был ВЯТЛАГ. И тоже: с причмоком выдирая сапоги из почвы…
Висит мусеничок
из капельных пылинок,
осенний паучок
настроил паутинок,
и, в сапоги обут,
плетешься ты по грязи
СРЕДИ АЛМАЗНЫХ ПУТ
вот этой смертной связи…
Нет Юры. Нет Толи Жигулина. Два зэка жили в одном переделкинском доме, и жили немирно. Когда Толе присудили Пушкинскую премию, а дo того и длЯ того по ритуалу требовалась восторженная статья, с удовольствием я ее написал. И не по ритуалу, а уж по русскому обычаю полагалось премию обмыть, и бутылка должна была ждать меня на столе у Жигулиных. Помешкал я день, два, три – не звонит лауреат. Еду СО СВОЕЙ бутылкой – ах ты, жидовская морда! – к людям, которых люблю. Слава щедрой рукой всегда накрывала стол, зная, что гость голоден. Тут уж был общий стол под деревом на участке, и пахло МИРОМ и согласьем, и надо же! – пошла у меня носом кровь. Час, два – не могла остановиться. И не случилось того застолья.
Время было ЛЕСИНО – об этом ниже и еще ниже – я оказался бездомным, Юра узнавал-хлопотал хоть о какой-то крыше для меня в Переделкине. Все было занято, да и к лучшему: НЕ ВИЖУ СЕБЯ среди переделкинских писателей. «Не мое, не мое» – постоянное ощущение в этом «Перепалкине».
Переделкино, – пишет Игорь Дедков, – это пример писательской сосредоточенности не на том и вокруг не того.
Рассылались писателям календарики: что и когда ждет их в ЦДЛ. Там была одна смешная фраза: «ПИСАТЕЛИ СМОТРЯТ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ФИЛЬМ». Так и пахнёт пионерским лагерем, пионерлагом: взявшись за руки, поотрядно, «пионеры и школьники» следуют и проходят на место торжественной линейки… Из-за этого я много фильмов пропустил. И мешала привилегия смотреть то, что простому москвичу еще не показывают. Вот мешала – и все! Смотрите сами! И еще не было тогда у меня, ОПРЕСТИЖЕННОГО, такого больного и четкого, как сегодня, ощущенья: провинциалам тоже тех фильмов не видать – ни тогда и никогда.
Нынче выдумали в столице КАРТУ МОСКВИЧА – еще одна лычка на погон. Какая-то льгота? Бесплатное метро? Турникеты везде, где их не было, даже в автобусах. Техника тебя поверяет – а ты и не думал обманывать. Завтра снимут с тебя отпечатки пальцев, на всякий случай…
Продавец и покупатель, будьте взаимно вежливы! Продавец, вы меня обхамили. До свиданья, уважаемый господин продавец, оставайтесь за прилавком, а я пошел к е…е матери. Уважаемая госпожа Цивилизация, смейся во всю свою никелированную челюсть, а я давно ушел туда же