7 июля 06
«За Киевом открылось невероятное чудо: вдруг стало видно во все концы» Так, кажется.
А в Костроме — воруют.
Черным по белому — в «Новой газете» № 44.
Я предупреждал Павличкову, даму девственную в литературном отношении, но начальницу над Литмузеем: вы вступили в неведомую область и наступили на грабли. Перехватываю граблевище у самого вашего лба: извинитесь перед сотрудниками музея и верните украденные деньги. Этого не случилось. Выпускаю черень из рук.
Эта дама НЕ МОЖЕТ руководить деятельностью Литмузея, в котором она и не бывала, кстати. Г-н Конопатов, нач. деп. культуры, от должности отстранен. Его место занял некто Бабенко. Есть надежда на здравый смысл этого человека. И надежда на разумные действия Губернатора.
А пока я пишу письма.
Евтушенке:
Дорогой Женя, все повторяется в самом гнусном варианте. Следующую статью назову «ЧЕРНЬ». Не могу допустить, чтоб она руководила в моем родном городе моей родной культурой. Прошу тебя: возьми пару аккордов на клавишах, которые безотказны.
Директору Нижполиграфа:
-Вы любите поэзию?
— Да, конечно!
— Вы издали книгу 7 Е. К., безвозмездно и благородно, а теперь требуете издание оплатить. Я считаю этого автора надеждой и украшением современной поэзии — а вы сталкиваете девушку в долговую яму…
— Нет, нет, Евгений Александрович! Подчиненные мои не разобрались, уж извините, ничего такого не будет…
Начальство над культурой слушает вышестоящих начальников, ему плевать, что музей любят, сюда ходят подышать и поумнеть, о чем свидетельствуют сотни записей в благодарственной книге.
Ты помнишь: как спасали дома Пастернака и Чуковского. Я помню, как ты помогал людям и всегда знаю и говорю: если что надо (лекарство для спасения НН) первому буду звонить Евтушенке. Ты найдешь слова, авось и в Кострому приедешь (я тогда писал тебе по имэйлу об условиях) — как-нибудь, осенью…
… Продолжаю письмо Солженицыным.
… И опять детоубийство, Петрово, по-советски: ГЕРОИЧЕСКОЕ. Сталин герой: Якова не пожалел. А встречалось Вам: до рожденья великого вождя было у калбатоно Екатерины три мертворожденных сына?
И четвертый, и живой, СИЛЬНЫЙ СМЕРТЬЮ братьев кровных,
мать обидит он молвой, стыдною в устах сыновних.
Не с того ли станет звать ШЛЮХОЮ родную мать
наш поэт Ефим Придворов, этот бедный, этот боров.
Дескать мать не мать, а блядь. Вот как с прошлым надо рвать…
Что-то меня несет…
Слава Богу! Родное пространство. Так мало людей, кому пишешь без оглядки.
Сколько еще тлеет, не погасло, такой утаенной истории…
Половина или треть — кто считал? — областного Архива сгорела в Костроме в 1982 году. Тлеет, не погасло. Фактически невосполнимо. Но некая ПУСТОТНАЯ СИЛА, некий свищ рвется в пустоту.
Что ж вы наделали, братцы,
Как же вы это смогли? (Жигулин)
И сила эта растет и выбирает средства. При новом Архиве, уже не в Богоявленском соборе, уже в Черноречье, состоит и трудится Ирочка Тлиф,птичка Божья, без возраста, садится сидит-сидит — и вспархивает, и порхает и носится, и опять садится и выписывает всякую всячину, ВСЯКОЕ ЖИВОЕ себе в тетрадку. Тлиф! Тлиф! — это ее песенка, так я слышу.
И вот насобирала в 300 страниц книжечку — историю Розановых и Елизаровых. Своим живым птичьим слогом, и чужим, как бы записанным:
« — В огонь — весь иконостас! Иконы, еще вот, Алексей, брат, вспоминает — долго хранились они, а потом, в войну, как дров не стало, из этих икон-то — там ведь доски кипарисовые, смолистые, прямослойные — лучину щипали на растопку.
А вот, когда ОТПРАВИЛИ Павла Петровича, тогда же загремел и дед мой Александр Степанович. Он регентом церковного хора служил… Со всей семьей выслан был — в Магнитогорск. С Розановым в одно время. Лет пятьдесят ему было, наверно. В 1931 году у них кузница была, он мастер был, кузнец»…
(И кузнец — и регент. Какие были кузнецы, а? А уж регенты какие…)
Розановы служили в селе Матвееве, что к северу от Парфеньева. Николо-Ширь (!), Матвеево — высокие места, небо неоглядное. В Матвееве всем селом и на деньги А.В. Кольцова, бывшего секретаря райкома, срублена деревянная церковь, примерно 10х8, на развалины каменных храмов лучше не глядеть. Кольцов — из местных мужиков, лицо хорошее.
(Парфеньево — место золотое, родина С.В. Максимова и Сергея Маркова. Что Максимова нынче почти не знают — беда не его — наша, беда застарелая…)
Дом Сергея Васильевича целехонек, там детский сад.
Но Парфеньево — отдельная песня, задушевная к тому ж. Повыше по речке Нее — поселочек б. льнозавода, я только что писал о таких. Купил я там домик 5х6, прирубил к нему горницу тоже 5×6, сложил в ней трехколенку, в избе сломал унылую круглую печь и угарную русскую. На вальцах льнозаводских стоит моя новорусская… В Троице-Лыкове, небось, таких уж не кладут? А то бы я — с радостью!
Сплю и складываю печь. Просыпаюсь от догадки:
дыма женские повадки глиной-кирпичом облечь.
Днем уверенно кладу путь лукавый из-под свода –
эта гибкая свобода ЛЮБИТ КРЕПЬ И ТЕСНОТУ.
Описаны мною Соловецкие печи, олонецкие. Вот одна… да нет, в том доме их четыре, и описано другое: вместо капиталки держит эту страшную тяжесть сосновая переходина:
На два полных этажа, на три света сруб тесовый.
Распрямился ХЛЫСТ СОСНОВЫЙ, печи мощные держа.
РАССУТУЛИЛСЯ! И год врублен: тысяча семьсот…
Вырублен остаток даты рыбачками на смольё.
Вольница, орел, оратай! Твой портрет — твое жилье:
пожня, двор и огород, гряды каменные — межи…
Пущен в дебри Заонежьи добрый корень. Где же плод?
Парфеньево, Галич, Солигалич, Чухлома, Нея, Вохма — в этих местах и местечках знаю талантливых людей.
И вот, прочитавши о журнале «Русская провинция» и Михаиле Григорьевиче Петрове, имею Вам сказать следующее.
6 лет назад добились мы в Костроме издания «СП-культура» — приложения к «Сев. Правде» — о 8 полосках. Я – редактор. В 1 номере у меня разворот: записи Лидии Корнеевны о детях,эвакуированных в Ташкент, слезы и лепет их — рукою незабвенной Л.К.. Я имел глупость обещать моему начальству подобные материалы из частных архивов моих друзей, из РЕПКОМА (комната 19-а в правом крыле Дома Ростовых — Комиссия по литнаследству репр. писателей — КУДА НЕ СТУПАЛА НОГА ныне живущих классиков), из портфелей дружественных мне журналов.
Мой первый № стал моим последним. Новым редактором стал давний друг ГБ, — Е.З., при котором «СП-культура» в год захирела и скончалась.
Александр Гордон, спасший меня от голодовки, объявленной А.Н. Яковлеву, который не помог восстановить Олиньку Сушкову в должности Ангела наших стариков и секретаря Репкома… Фраза задохнется, надо членить. Этим свиньям, руководящим СП, понадобился оклад Сушковой. Как они дрались за собственность, я видел, описывать не стану — тогда же я вышел из ихнего союза. На вопрос о членстве теперь отвечаю: член Союза репрессированных писателей.
Так вот, Гордон меня образумил, стал мне платить оклад Ольги, я стал… я пытался делать то, что делала она. Через год «уволился».
Об этой поросли, об этих писателях лучше всего сказал Мандельштам в 4 прозе.
Положение наших стариков напоминает мне приговор БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ. Скольких же замечательных людей эти негодяи лишили дыхания? Оказавшихся, к тому же, в зарубежье.
Сквозь пальцы Гордона сочатся кремлевские деньги. Мне плевать на изначальные побуждения властей, но кстати помощь из центра — МАЛЫМДЕЛАМ И ЗАБОТАМ в о-гор-до-ненной провинции. 27 регионов.
Мы придумали издавать альманах «КОРОСТЕЛЬ — письма из провинции». Собирать мёд и яд, только слегка их смешивая. Проект Гордона зовется «ОБРАЗ БУДУЩЕГО», экспертный совет состоит из умников, полуночников-собеседников Г. Уже прошло несколько костромских гуманитарных проектов, получивших скромные гранты из Москвы. Костромские мальчики ковыряли ТВЕРСКУЮЗЕМЛЮ, извлекли останки непохороненных своих ровесников. Вопреки приговору думца с Охотного ряда: в виду угрозы финансировать поиск и погребенья тот сказал бессмертную фразу: РАСХОДЫ НА ЭТУ КАМПАНИЮ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНЫ.
Приняты проекты помощи сиротам; создан в библиотеке центр иноязычных культур; прошел месячник армянского искусства, в сентябре будет еврейский…
Надеюсь на помощь костромского землячества Москвы в создании «КОСТРОМСКОЙ БИБЛИОТЕКИ» — вереницы книг, начиная с «Писцовой книги» 17 века и книжки Тлиф. Готовы книги: переписка А. Григорова, проза Чалеева-Костромского (актер и великолепный беллетрист, новое имя!),в работе Дневник легендарного Дюбюка, «Старая Кострома» Леонида Колгушкина, нашего Мазая, у которого нет ни одного лишнего слова. (Это он напомнил нам о пожарном псе Бобке, спасавшем младенцев… Надо ему ставить памятник. Погиб под колесом пожарной телеги, сделали бобкино чучело, горевала вся Кострома… Достоял тот Бобка до большевиков — остальное известно. Женское сердце костромской мэрши живо отозвалось этой заботе. Я собираю …БАБКИ НА БОБКУ… Часть денег украдена (см. статью в «Нов. газете»). Подготовкой книг занята Антонина Васильевна Соловьева, возглавлявшая Костромское отделение лихачевского Фонда Культуры. При Михалкове фонд захирел и кончился. Соловьева успела издать много хороших книг. Чего ей стоило ходить с протянутой рукой, доказывая, что 2×2=4 и очередная книга необходима, что нужны чтения Флоренского, Розанова, что пригласить надо и тех и этих, что надо установить памятный знак такому-то писателю и не напоминать мемориальной доской о таком-то советском деятеле…
Я счастлив и горд быть в дружбе с людьми, подобными Соловьевой и величаю их РАБОЧИЕ АНГЕЛЫ РУСИ. Силою крылышек своих держат они на весу неимоверную тяжесть жизни.
И Дедков был из этого сонма.
Не спросил Муниру, есть ли в Фонде его книга «Эта земля и это небо» — о своей жизни и жизни Костромы, наверняка не замеченная в Москве.
Вышла здесь, тираж 500 экземпляров, надо бы доиздать, мы собирали на это деньги, деньги ПО-ДОМАШНЕМУ хранились в Доме на Сковородке, — его-то и хотят отнять, — и были украдены. Такая служебная инструкция: надо красть. Такова идея переживаемого времени. Клептократия. Клептожизнь.
Книга замечательная, тираж продан. Книга ПРЯМО ВАША, надо иметь. (Телефон Тамары Федоровны Дедковой 137 52 84). Печальна судьба обл. краеведческого Музея: НОВОХРИСТИАНЕ выкинули его из Ипатьевского монастыря, экспонаты рассредоточены по Костроме и Красному селу — не работают и гибнут». Эту же судьбу готовят мирские чиновники нашему Музею, нашему Дому. Мы этого сделать не позволим, пока зовемся МЫ. А не ОНИ. Поможет — и очень поможет — собрание Ваших книг и проч., на что живо откликнулась Мунира. ВЫТРЯХНУТЬ Писемского, Островского, Флоренского, Розанова, Вяземского — фонды не бог весть какие, но фонды.Вытряхнуть Солженицына? Этого ЧЕРНЬ не посмеет. Дедкова еще посмеет; Вас — нет.
Музей перспективный: должны оживиться связи с малыми городами Костр. края, с чердаками и сундуками — неведомой ПРОКЛЯТОЙ словесностью, она давно просится на свет, но будет ли ее издавать власть, обитающая в КРАСНОМ ДОМЕ НА УЛ. ДЗЕРЖИНСКОГО? Она будет издавать мемуары чекистов.
Центральная рептильная культура — кроме ТВ-канала «Культура» — славит, как в оны дни, госбезопасность во всех униформах.
Люди холопского звания
Сущие псы иногда.
Чем тяжелей наказание,
Тем им милей господа.
Толком не разобран еще архив, полусгоревший в 1982 году. И эти материалы, подобные тем, что в книге И. Тлиф, — наши. Музею-то 10 лет, косточки мягкие, ТРИ сотрудника научных влачат полунищую жизнь, зарплаты смешные, а дел сделано на удивленье много…
Что будет завтра? Завтра госпожа Павличкова, непоср. начальница над Музеем, запретит нам выставлять книги Солженицына. Я знаю эту чернь. Следующую статью так и назову. Среди воевавших писателей, так или иначе связанных с Костромой, Вас ПОКАЗАТЕЛЬНО НЕТ. Не дозволено.
Вот почему надо вырвать из грязных лап наш Дом — пусть будет непосредственно и исключительно под Губернатором, а лучше — под министром культуры. (Дважды Дедков от этого кресла отказывался, сидел в нем НИКАКОЙ Женя Сидоров, о Соколове ничего не знаю. Поймет нас? Шевельнется?)
Что Вы, Александр Исаевич, не болели будучи курсантом 3 ЛАУ и маму мою прекрасную из расположения части не провожали по ЛАГЕРНОЙ до Пастуховской, я выяснил из нашего короткого разговора. (Премия Лиснянской, Ваш разбор подробнейший ее стихов). А доводилось ли Вам сиживать на гауптвахте, украшавшей центральную площадь? Это и есть здание Музея.
А помните ли Вы капитана Кривого — рыжий такой, сухой, спортивный, крутил «солнышко»? Мамин ухажер.
А знали — Ивана Набережных, небольшого росточка, Наполеончик, из питерских интеллигентов? Майор Набережных был начальником разведки артполка (оптической разведки) — Дивизия в Шуе, в.ч. 48613, летние лагеря — Гороховецкие. Я служил в отделении разведки. Иван Федорович воевал у Ковпака, поминает его в своей книге Вершигора.
При инспекторских поверках, на праздниках нашему майору вручали знамя дивизии — и надо было видеть его лицо. В нем был СМЫСЛ всей воинской службы, всех тягот ее и лишений… Когда вижу генеральские хари, лопающиеся от важностии обжорства, вспоминаю лицо майора своего…
И опять Дедков: картина войны, последнего побоища, на земле никого, только в бункерах жив генералитет… И мой добрейший Игорь, самый, в общем, СТРОГИЙ И ОТВЕТСТВЕННЫЙ гуманист в лит. критике конца прошлого века, — Игорь хотел бы залечь с пулеметом вблизи такого бункера и косить, косить их как дурную траву. Очень хорошо — будто сам воевал — знал он войну. Знал цену трусости.
В «Литературке», где Ваша первая статья, отчет Курбатова о Пушкинском празднике. Пушкина военизировали: солдаты из президентской охраны жонглировали как булавами карабинами с отомкнутыми штыками, этот цирк был гвоздь худ. программы на Михайловском поле. Плюс оркестр. И пара гвардейцев в киверах при Святой могиле. И штыки отомкнуты. И один из мальчишек потерял сознанье. Упал, слава Богу, мимо штыка. Так мы падали от теплового удара.Я говорил на поле, что после 1812 года Пушкин мог любоваться на воинственную живость Потешных Марсовых, полей. После 1945 можно было с уваженьем глядеть на оружье. Еще с уваженьем. После последних войн — как глядеть? Как ОТДАВАТЬ ЧЕСТЬ трусам и жуликам?
Еще я нарисовал тем, кто еще хотел слушать стихи, такую картинку:
входит в Бухту Благополучия б. Соловецкого острова легендарный «Глеб Бокий». Причал возле погорелой гостиницы, «Глеб» швартуется там, где потом долго будет стоять и ждать ремонта подаренный Вами катер. Дождался?
Каторжная толпа тянется в Кремль сквозь Святые ворота. Поздняя осень, море еще ходит у берегов. На промерзлых валунах снежок. На камнях свода, на полотне ворот, пока тянется этап, нарастает куржак.
Соловецкие острова.
Человеческие слова
не нужны.
Не слышны.
Откололась ржавчина от
монастырских Святых ворот,
что вмурованы в валуны
крепостной стены.
Плотно-дочерна, как слюда,
на года намерзли года.
Устюжанским узором лед
обметал полотно ворот.
Вот они — на душе душа —
вот и все, что нам надышал
и коростой оставил тут
соловецкий работный люд –
мертвецы Голгофского рва…
Человеческие слова
не нужны.
Кто из нас без вины?
В те ворота — как, в ад.
Виноват,
Виноват…
Читал я это — Пушкину, не тем, кто превратил праздник в цирк и обжираловку. Подарил Ему пластинку ржавчины. Сколько там дыханий? Пластинка тяжоленькая.
Будем живы, дорогие Солженицыны!
Многие и многие люди — живы Вашим подвигом.
Мунира, Надежда Григорьевна прекраснолицая! Ужо приду к Вам побираться, нужны талантливые вещи для моего журнала.
Ваш Владимир Леонович.
Июль 2006.
Кострома.