Так и тянет душком подобострастья от ваших именований!

4 декабря 5 г.

Еще о Нерехте. Власова пишет: чудесные звуки! Мне же эта Не-рех-та звучала шершаво и цепко – несильным камнепадом с крутого склона. И хрип горловой…
Надо перестраиваться: уж очень милый городок и люди, люди… К тому же Флоренский, в восторге от костромской речи, почел нерехтский уезд её живым истоком, записывал частушки.
НЕРЕХТА. Поросенок РЁХАЕТ, как говорят в Вохме – и в самом деле…
Вот что хочу пересказать из того, о чем заикался, держа речь перед классом (пригнанным на встречу с писателем из Костромы)

– … составлял свою книгу и понял: нельзя ни в книге ни в жизни обойтись без СЧАСТЬЯ. Момент ли, полоса ли счастливых положений, совпадений. Ну? Был ли ты счастлив? Был! Довел до экзаменов свой 9-й класс, сдали. Не пора ли мне сбежать в Москву из Николы?

В оглобли я впятил Пегаса,
мне дети являлись во сне…
Четыре запущенных класса
меня измотали к весне.

Слух идет, что сбегаю. И ко мне в светелку за интересом – две моих девочки:

– Уцить-то нас будете, не-ет?

И вместо моего сурового, выстраданного НЕТ – говорю им: ДА, конечно, а как же… Момент интересный: все мое разуменье (занимаю чужое место, учу без методик, забросил собственную писанину, сузил мир до этих вот рожиц и проч. и проч.), вся логика и вся моя зависимость от чего-то большего, чем успеваемость в 9 классе, – куда-то все ушло, и выскочило: ДА, буду, конечно… И тут девчонки подпрыгнули разом и на мне повисли:

понять не умею!
И, Господи, обе и две
девчонки повисли на шее,
стемнело в моей голове.
Пудовые сердца удары.
Висят – задушили. К тому ж
тем летом стояли пожары,
давила ВЕЛИКАЯ СУШЬ
Вот было мгновенье какое…
А был ли ты счастлив? Вполне —
в селе Вознесенье-Николе
в моей костромской стороне.

Что-то похожее на счастье испытывал я в Тропаревском перелеске (ст. метро Коньково), где старики из двух престарелых домов прикормили белочек, и те по вытянутой руке добегали до ладони с орешками. Сидит зверек у тебя на плече, на ладони, и вот оно, счастье!

Век бы жил на этой просеке,
да еще один бы век,
где молоденькие сосенки
гнет-погнет и ломит снег…
Я бы глупое и нежное
деревце освободил:
бремя влажное и снежное
все бы стряхивал-ходил.
По рассвету-свету тихому
я не хлопал бы дверьми,
научился бы по ихнему
собеседовать с зверьми,
баловал их солью-сахаром,
поил бы молоком,
был их лекарем и знахарем –
ходили бы гуськом:
зверь – за зверем – за зверьком.

Впереди малышка, какая-нибудь землеройка, позади…
И тут гляжу на своих слушателей: ну, кто позади? ГИППОПОТАМ!
Но эти дети ученые: позади там динозавры, кинг-конги…

5 декабря 5 г.

День рожденья Кати Леонович.
– А правда ли, что вы отец знаменитой Кати?
– Правда, в той мере, в какой я отец. А отец-то никакой.
Девчонка росла без меня, воспитанная ненавистью к сбежавшему папеньке.
– Меня заставляли топтать твои фотографии… Спасибо тебе, что дал мне свой характер и это имя…
Где ты, птица? Еще ли в Риме? Как твое предприятие – мода, дизайн?

Образ заемный: Аттила Йожеф заказывал туфельки для любимой женщины из кожи своего сердца – я из тех излишков, что образуют морщины на теле стареющих донжуанов. (Выяснилось из какой-то газетки, что ВСЕГО 200 тыс., а не миллион заплатила Мадонна за кожаный костюмчик. Где ты, Тюленик? Надо б позубоскалить с тобой на тему твоих фантазий. Где твои художники, чьим харизматическим главой ты была в мастерских возле Красных ворот?)
– С днем рожденья, старуха! Уже ведь за 40 тебе (а мне всегда 40 – как Цезарю из Мартовских ид Уоррена).
Но надо досказать что я говорил детям в Нерехте.

– В Костроме в Козьем парке, ныне пл. Конституции… (так и тянет душком подобострастья от ваших именований!) на площади в скверике – чей памятник?
Дети молчат. Им – что дерево, что столб, что памятник…
Надежда Алексеевна робко предполагает: Дзержинскому?
А стоит там Свердлов Яков Михайлович (надо бы сменить уж и имя с отчеством), прямой убийца всей царской семьи. Вовеки жалко дочерей и мальчика, больного гемофилией. Вовеки презрен убийца детей и презренны все Ироды, включая нынешних кремлевцев. Черной тенью лежит на нас Беслан.
И рассказываю типично русскую историю: тельце убитого в Угли­че Димитрия затлело, залах пошел…

В Москву привезли свеженького. А что же в Угличе, где осталась мать? Где отец? И нечего царю Борису гадать: почему его не любят.
Да вот почему.

Самому надоело и не стал уж говорить о Крупской, чье имя омрачает фасад главной библиотеки. Причастна же Надежда Константиновна, нарком просвещенья, к указу ЦИК-СНК от 7.4.35 о высшей мере для 12-летних преступников.

Какая-то ИРОДИАДА на сцене русской истории!
И мы В УПОР НЕ ЧУВСТВУЕМ того, что творим.
Сбрили половину сквера на центральной площади:

Сказал про чугунного Ленина на чужом пьедестале. Вряд ли понравилось бы такое величанье самому Владимиру Ильичу.
Ложь заЛОЖена в монументальную пропаганду власти. Одна была правдивая статуя:

Про этого Иуду тоже не говорил, а перешел к антитезе: была в старой Костроме пожарная команда, при которой вырос и набрался ума дворовый пес Бобка. Бобка научился выносить из горящего дома плачущих младенцев. Уникальный случай: собака бросается в огонь!
Тут и вспомним про монументальную пропаганду: на стыке Пастуховской и Подлипаевой улиц возле пожарной каланчи в скверике сидит бронзовый пес Бобка. То есть должен сидеть – или один или вместе со спасенным ребенком. Чтобы доказать, что 2 х 2 = 4, нужно много подходов и пассов. Вот ты, костромич, жив и доволен жизнью. А могло бы тебя НЕ БЫТЬ, как могло не быть отца твоего и деда и прадеда – того самого задыхающегося в дыму младенца, которого выволок за ногу пожарный пес. Его облили водой, а потом пустили в огонь.

Меня вот, когда было мне лет 8, вытащила из Волги та баба, которая, быть может, сегодня еще жива. И может быть, это она стоит на выходе из церкви или на выходе с базара – протягивая кружку, в которую изредка падают монетки. Или, быть может, ИМЕННО ОНА сидела на дубовом пеньке, пересыпая опилки из горсти в горсть: здесь, на Сковородке, учинили небольшой лесоповал и половину сквера оголили. Мэр города вошел в историю не тем, что посадил на роскошный постамент Юрия Долгорукого, а потому, что изуродовал центральную площадь.

Опять же детоубийство:

столетний дуб по возрасту – дитя…

Каждой старухе ДУШЕВНО НАДО МНЕ – поклониться. Молча. Иногда прошу прощенья у нищей, иногда целую руку, уже превратившуюся в прозрачную и холодную птичью лапку.

Слово пропаганда не очень мне нравится. В случае с Бобкой, то есть, в НЕ СЛУЧАЕ этом слово пропаганда и вовсе чужое.

Приравняю будущий памятник, его значения – к значению СЛОВА. Увековеченный благодарным и УМНЫМ ЧУВСТВОМ, героический пожарный пес, погибший, кстати, под колесом лихой пожарной телеги с бочкой, – это СЛОВО, сказанное в эпоху величайшего словоблудия и в городе, этой холерой не обойденном, имеет много значений, важных для жизни.

Санитарные собаки, сильные псы, помогавшие не очень сильным санитаркам вытаскивать раненых, – эти собаки, оказавшиеся ненужными после ПОБЕДЫ, кончили жизнь на живодерне.

Альпийским сенбернарам поставлен памятник – НЕ МЫ его поставили…

В инвалидные лагеря отправлены были безногие ПОБЕДИТЕЛИ, слишком много шума доставлявшие гражданам своими тележками на подшипниках.

Тамара Павловна Милютина*, вдова Ивана Лаговского (костромича) пишет о такой инвалидном лагере: утром пересекает плац медленная процессия, человек 20 идут осторожным шагом, натягивая длинное полотнище. Кто такие? Слепые танкисты.

* Автор книги «Люди моей жизни»

Примеры жестокости, примеры нравственной дремучести вряд ли нас поразят.

Пример умной и благодарной памяти, повторяю, все же поразителен.

На откосе КРУТЯКА – съезда с Юношеской улицы в Соколовский сад, где мы, мальчишки, катались на самодельных санках, не в пример нынешней юной ленивой поросли, – наверху откоса высится гости­ница «Волга». Гость, обитающий тут, пройдет не раз мимо бронзовой собаки, а потом расскажет: в Костроме добрые люди ВОН КАКОЙ ПАМЯТНИК придумали! Надо же: Ипатий, театры, Воскресенье-на-Дебре и этот пёс…
– А собака Павлова!
– А японский пес по имени Хачико – 16 лет приходил на аэродром и сидел на том месте, откуда последний раз видел хозяйку! Тут он и сидит…

О ВЕРЕ, о верности, о многом, что умещается в одно слово: ЛЮБОВЬ.
2 х 2 = 4

8 декабря 5 г.

Завтра – у Тани Бекишевой в ее школе. Что буду говорить? О своем кратком и скудном учительстве? Об учениках?

Пожалуй.

9 декабря 5 г.

Перепутал 8 число с 9. 8-го надо было быть на суде: Вера Арямнова судится с теми, кто лишил ее работы. Нехорошо вышло, она просила меня быть. С ее слов это негодяи и проч. и проч. Вера «живет в интернете». Меня туда не тянет, хотя эти мои глупости попадают именно на эту свалку.

Настоящее время для меня чужеет.
Нет, ребята, все не так! Все не так, ребята.
Третьего дня Дима Тишинков, работающий в «Народной газете», принес мне наше интервью о Высоцком. Июльский номер – 25 лет как не стало В. – читаю в декабре. Порадовался за Тишинкова: никаких глупостей, ни одной пошлости. Нет переборов. Т. не пишет, где и как меня застала весть о смерти В. А это был удар, физическая боль. И не с кем было напиться. В деревне (Карелия, Пудожский район) был один человек, с которым не то что выпить, я бы и… на одном поле не сел. Сын сталинского палача, лично, по приказу Сталина, убившего в Минске гениального Соломона Михоэлса. Сынок и сам бы непрочь убивать жидов, да нет пока таких приказов. В мягкой форме ОНИ ОСТАЛИСЬ, но приказы теперь называются заказами. И заводятся дела, и сидит убиваемый в клетке, и ссылают его за Байкал, и торжествует басманное правосудие.

Нет, с Онеговым выпить было никак… Ходил по Плоскому бору, где кладбище, ходил и выл.

Это был не Ромка, это был Вася – какая разница? Вася запился где-то в 40 лет. Работал в лесу вздымщиком, жил там в избушке, по-дикому, а для души нужен был ему Высоцкий. На озере осталось после него Васино пристальё – в углу Кухтиной лахты он приставал, шел по Васиной тропе калечить сосны… Тоже ведь работка не мёд. Душа умнее нас – вот и надо было напиваться. Вздымщики (серогоны) обессочивают дерево, и если раненое место твердеет и серка перестает сочиться в подвешенную рюмку, надрезы травят кислотой, чтоб не работали «тромбы». Так и погибают деревья-гемофилики, и бор стоит мертвый, покинутый всякой живностью. И древесина обессоченная уж не та.

Чтобы собрать бочки с живицей, дорогу к ним проламывает «Танк»…

Привычные дела, как пишет Белов. Сколько в них жестокости, думать нам некогда. Некоторые дела суть прямой фашизм по идее и на практике. Производство и применение арборицидов: по мысли идеологов, ядовитый порошок, опылив лес, уничтожит в нем «второсортную» лиственную часть населения, чтоб возликовала деловая хвойная порода. Гитлер хотел уничтожить славянство, но не предполагал, что победившие арийцы смертельно затоскуют. Так в полуживом лесу тоскуют ель и сосна по осинам и березам. Но диссертации защищены, брошюры изданы, научные званья получены.

Нынче из культуры ВЫТРАВЛЯЮТ, например, неделовую поэтическую часть. Оттого я так и налегаю на нее. Но вряд ли дождусь, когда барышники и лавочники затоскуют по этой тонкой и благородной материи. Костромские газеты стихов не печатают, чем и гордятся. Но кто, господа хорошие, подарит вам слова о ваших лучших (или худших) чувствах?  То-то…