Во время разговора с Александром Ивановичем мне почему-то вспомнился кадр из кинофильма «Освобождение». Молодой танкист, зачарованный красотой берлинского зоопарка, редкими животными, как ни в чём не бывало разгуливающими среди ужаса войны. Он, забывая про опасность, открывает люк танка, чтобы разглядеть всю эту сказку получше. И тут его настигает снайперская немецкая пуля. Костромской искусствовед Александр Иванович Бузин во время войны тоже успевал впитать в себя впечатления от архитектурных красот европейских городов, которые довелось освобождать. Впрочем, искусствоведом он станет много позже. У моего собеседника богатый послужной список — директор Костромского художественного училища, декан художественно-графического факультета Костромского пединститута им. Н.А. Некрасова, профессор кафедры декоративно-прикладного искусства, заслуженный деятель искусств России, автор более 120 научных трудов, почётный гражданин Костромы.
— Александр Иванович, вы костромич с каким стажем?
— Восемьдесят второй год живу в Костроме. Я родился 1 октября 1925 года в светёлке двухэтажного дома на Сенной площади. Теперь его уже нет. Мой отец в своё время работал пекарем в Плёсе, а когда пекарня хозяина разорилась, перебрался в Кострому, где занялся мелкой торговлей на Сенном рынке. Сейчас это площадь Мира. Позднее наша семья перебралась в купленный отцом небольшой — в одно окно — домик в конце улицы Войкова. Оттуда лет через пять нас выселили за долги по налогам. И до моего ухода на фронт мы жили в коммунальном подвале на улице Советской.
— А когда в вас впервые «проснулась» тяга к прекрасному?
— Это влияние моего старшего брата Павла, художника по профессии. Он закончил художественную школу Шлеина. Был одним из лучших в Костроме художников-оформителей. По его эскизам оформлялись к праздникам здания горкома, райкомов партии, Дома офицеров. Рисовал рекламу фильмов, которые демонстрировались в кинотеатре «Пале». Как сейчас помню, то были фильмы «Цирк», «Волга-Волга», «Чапаев», «Бесприданница». Будучи школьником, я помогал брату — грунтовал фанеру, писал тексты для рекламы фильмов, ходил с ним на этюды. Кроме того, в нашем «подвале» часто собирались друзья брата, тоже художники, некоторые из них были репрессированы в 37-м. Они что-то горячо обсуждали, читали вслух Шолохова, любимого ими Зощенко, «ставили натуру» — писали. Нередко к нам захаживал и их педагог Николай Павлович Шлеин. Мой отец помогал ему по хозяйству. Николай Павлович как-то на день рождения отца подарил фолиант с баснями Лафонтена. Считаю, что благодаря моему брату, кругу его друзей и зародился во мне огонек любви к искусству.
— А почему вы сами не стали художником?
— Да это была моя заветная мечта! Я с детства мечтал поступить в художественную школу Шлеина. Но жизнь распорядилась по-своему. В декабре 1942 года, будучи десятиклассником, я пришел вместе со сверстниками в очередной раз проситься добровольцем на фронт. И нас, как грамотных, направили в школу авиационных механиков. Год обучали, а потом я попал в 567-й Берлинский полк, который после потерь заново формировался в Миргороде. Как и мои товарищи, готовил самолеты к боевым вылетам. Но и на войне без творчества жить не смог — выпускал боевые листки.
— А звездочки на борту, как в фильме «В бой идут одни старики», рисовали?
— У наших самолетов были совсем другие задачи. Многие знают, что в самом начале войны на приграничных аэродромах немцы уничтожали нашу авиацию. В 1942-м на вооружении армии только-только появились новые, ещё совсем не освоенные самолеты-штурмовики ИЛ-2. Немцы их называли чёрной смертью, а наши солдаты — летающим танком. И неслучайно — мотор и кабина летчика были закрыты броней, которую ни один снаряд не пробивал. ИЛ-2 имел две пушки, два пулемета, брал на борт шестьсот килограммов бомб и летал со скоростью до 450 километров в час. Эти самолеты-труженики были незаменимы во время наступлений, боевых операций — «работали» над окопами на самой линии фронта, бомбили вражеские линии связи, железнодорожные вокзалы.
— Самое трудное для механика — ждать возвращения самолёта?
— Не без этого. За время войны у меня было два летчика. Первый, Евгений Иванович Щербаков (молодой, лет двадцати пяти), погиб при освобождении Польши под Люблином. Со вторым, Давидом Соломоновичем Билецким, мы дошли до Берлина.
— И как же фронтовик Бузин стал искусствоведом?
— Мне очень много в плане развития дала учёба после войны в Риге в военно-политическом училище. Там были сильные преподаватели, в том числе и по гуманитарным дисциплинам — философии, эстетике. По возвращении из армии закончил ещё заочно исторический факультет Костромского пединститута. Меня направили в художественное училище, сначала преподавал историю, а потом — историю искусств. А когда был основан художественно-графический факультет в пединституте, потребовались не только преподаватели, но и учёные. И тогда я взялся за кандидатскую диссертацию (тема была — «Красносельские ювелиры»), поступил заочно в Московский НИИ теории и истории искусств Академии художеств.
— Какие студенты вам были интересней?
— Те, кто больше задавал вопросов, обращался к дополнительной литературе, писал интересные курсовые, рефераты. Словом, кто пытался глубже узнать предмет. Таких я даже освобождал от экзаменов, приглашал на выставки, ставил перед ними более серьёзные задачи. Один из моих любимых учеников — Александр Краев из Шарьинского района. Сейчас он — заслуженный художник России, живёт в Нижнем Новгороде.
— А лично вам какое направление в искусстве ближе?
— Я больше сторонник реалистического русского искусства, того, что заложено Ивановым, Репиным, Суриковым, Левитаном. И, слава Богу, что художники-реалисты, в лучшем понимании этого слова, не перевелись и среди молодого поколения. Но я вовсе не отрицаю новаторство, поиски свежих форм. Искусство можно сравнить с нашей полноводной Волгой, которая питается множеством притоков. Искусство также питается различными направлениями.
— Но новаторство художников-шестидесятников, мягко говоря, не очень приветствовали в своё время в Костроме.
— Что скрывать, время было такое — эпоха соцреализма. Всякие новаторские поиски считались партийными чинами и руководством Союза художников от Москвы до Костромы западничеством, буржуазным веянием, формализмом.
— Вы были хорошо знакомы с Николаем Шуваловым?
— Когда я был директором художественного училища, то взял его к себе на работу преподавателем. И преподавал он интересно. Но через несколько лет, почувствовав, что эта работа ему мешает, занимает много времени, он ушёл. Знаете, мы как-то вместе с ним ездили в Грецию. В Афинах навещали мастерские местных художников. Помню, я сказал ему: «Вот если бы ты остался здесь, здорово бы вырос как художник». Он же ответил: «Нет, для меня дорога Кострома».
— Александр Иванович, а сами в руки кисть берёте?
— Признаюсь: да. Но только свои пейзажи никому не показываю. Как искусствовед, сужу себя строго.
— У вас, говорят, редкая коллекция открыток.
— Увлекаюсь коллекционированием в двух направлениях. Собираю живописные и графические работы (причем небольших размеров, чтобы лучше хранить) своих учеников — выпускников, коллег, с кем работал, просто интересных мне художников. А моя коллекция художественных открыток, причём по большей части дореволюционных, наверное, самая богатая в Костроме. Я начал её собирать в шестидесятые годы для учебных целей. Тогда ведь не было никакой аппаратуры — ни слайдов, ни видеофильмов. Открытки выручали. А тогда их много выпускали, и продукция была не чета нынешней — бездарно-мещанской. Тогда в Костроме было даже общество филокартистов. А когда я выезжал за рубеж, то валюту тратил не на тряпки, а первым делом шел в музей и приобретал там свои любимые художественные открытки.
— Александр Иванович, когда вам в 2003 году присвоили звание почётного гражданина Костромы, что-то изменилось в вашей жизни?
— Самое главное — я имею возможность напрямую обратиться к любому из руководителей города, когда меня об этом просят представители творческой интеллигенции, художники, отдельные граждане. И ещё не было случая, чтобы мне отказывали, говорили: «Придите в другой день». Словом, вес у этого звания есть.
— Вы знаете Кострому как никто другой. Какие перемены радуют, какие огорчают?
— Нравится, что город постепенно приближается к цивилизованному. Стали задавать тон ровные асфальтовые автострады — это хорошо. Появились красивые многоэтажки-магазины — прекрасно. Преображается в лучшую сторону улица Советская. Доволен появлением новых памятников — труженикам тыла, Юрию Долгорукому. Правда, спорный вопрос насчет новой «сковородки». Уничтожать деревья — это варварство. Кострома — уникальный древний город со своим лицом — преобразовывать его надо уважительно, бережно, сохраняя колорит.
— Александр Иванович, как вам, разменявшему девятый десяток, удаётся быть таким энергичным, моложавым?
— Секрет, наверное, в том, чтобы всегда впереди была перспектива, что-то несделанное. И это обязательно надо претворить в жизнь. Мне бы очень хотелось написать историю Костромского художественного училища, рассказать о художественно-графическом факультете, написать книгу о Николае Павловиче Шлеине и реконструировать сгоревший дом на улице Ленина, где жил этот замечательный художник, сделать там музей. Сейчас выходят подготовленные мной альбомы Кутилина и Захарова. В планах — ещё выпустить другие. Первое в нашем возрасте — не превращаться в пенсионера с авоськой, продолжать заниматься любимой работой.
Молодёжная линия. – 2007. – 23 августа. – С. 5