15 — 20 июня 2006
Московские дни после Михайловского.
Материнская забота Наташи Ванханен. Проснулся: незнакомый потолок, рядом с кроватью, на которой лежу, тазик на случай бл… слово такое же гадкое, как и то, что обозначает. Голова не то чтобы раскалывается, а там нечему раскалываться. Вечером накануне подобрала меня, уже беспамятного, увезла к себе. Шла от Гелескулов, на Гоголевском бульваре мы и сидим с Газиком и вроде поём — два седых, потерявших возраст нарадостях, что сидим, журнал окрестили «КОРОСТЕЛЬ» /письма из Провинции/ и что-то еще сделаем «ради спасения России»: каждая постромка важна.
Постромка-костромка.
Но постромка такая, что не вперед тянет, а назад удерживает общее сползание, быть может, в очередную гражданскую войну. Лично я сползать не намерен.
Москва — чистюля. Мент хотел содрать с Газика 500 рублей за незаконное пенье на бульваре, не содрал, имея в себе остаток человека, быть может.
В городе Севастополе здоровый идейный режим — это при Твардовском была в журнале рубрика, предательски выдававшая суть Империи зла. Здоровый идейный режим воцаряется в столице. Газончики-вазончики, замочки-заборчики, армия дворников азиатской национальности, «карта москвича» для бесплатного транспорта, немосквич — плати полтора десятка рублей. Какая-то НЕМЕТЧИНА, механичность, холод, безликость толпы. Дом, ставший мне чужим 10 лет назад, еще очужел: с улицы код, который моих брезгливых пальцев не слушается, в коридоре стальная решетка, в двери №540 немигающий глазок. Бойся, человек, человека.
Но за дверью беременная Гуська, дочка, и как тут быть? Читаю ей Величанского:
бесчувственные как камень и вечные словно прах,
пощелкивают замками и сами внушают страх.
Кажется, и ей в тягость эти железы.
У Величанского я это крутое место украл:
Душа напоминает, рушась,
кисельный оползень в годах.
Убийцы мне внушают страх,
но трусы мне внушают ужас.
Брат Толи Преловского, я уже говорил, но повторю: в благодарность за лето, прожитое в моей квартире на Гиляровской, вделал мне в дверь глазок. Удружил. Пришлось его выбивать и на внешней стороне рисовать спящее веко. Спи, глазок.
В «Новой газете» № 44 мой донос на костромских мелких жуликов: УКРАДЕНЫ БАБКИ НА БОБКУ. Статейку начинаю с Некрасова:
Бичуя маленьких воришек
Для удовольствия больших,
Являл я дерзости излишек
И похвалой гордился их.
Тот же, в общем, сюжет: акт изъятия посторонних денег из сейфа Литмузея — акт законный. Для г-жи Павличковой. Для меня это — воровство из копилки Дома. Акт постыдный, если ПОНИМАТЬ, ЧЬИ, деньги, КАКИЕ деньги, НА ЧТО копятся. Деньги прекрасных людей, моих друзей, деньги невеликие и самые чистые, на эти деньги поставим памятник пожарному псу Бобке, спасавшему младенцев.
Акт законный… Еще бы узаконить Добро, Человечность и Здравый смысл. Ха!..
Господствует совсем иная презумпция. Это мы ПО НЕЙ -жульё, только и думаем, где чего украсть, как чего взорвать… С удовольствием повторил за Померанцем общий диагноз по всей вертикали русской жизни: КЛЕПТОКРАТИЯ*. Не могут не красть. Такой недуг прогрессирующий.
От мэрши жду приглашения — обсудить со специалистами сооружение памятника Бобке. Простейшее дело требует сложных выкладок.
______
* Клептократия — правительство, контролируемое мошенниками, использующими преимущества власти для увеличения личного богатства и политического влияния, с помощью расхищения государственных средств, иногда даже без попыток имитации собственно честной службы народу. Для клептократии характерна вертикально интегрированная коррупция (Википедия).
. . . . . . . . .
А я запивал обиду на Гарика. Прототип его повести про крестик, я то есть, — тип довольно противный. Часовенку строит из тщеславия — как памятник себе. Ладно, толика правды есть, но из толики 12 венцов поднять — как? Свести на конус еще 12, да после развала в 3 бревна, да каждую деревину, а им по 50-60 лет, свалить, разделать…
Основная же идея, о чем в повести ни слова, у прототипа была простая: утешить последних старух деревни и, может быть, продлить ее угасание. И делать это еще при коммунистах, не обыкших креститься.
Что прототип, лодку построив, разбивает о борт бутылку, — это очередной балаган. Тут и толики не наберётся. И опять ни слова о цели постройки. Она же, цель — в радости рук твоих, что-то соображающих. Цель поэзии — поэзия. Прототип Яна, дальше балагана не малтающего, выглядит ПОЦЕМ, как говорят в гариковой Одессе.
Но поц, увы, сам автор. Не знал ты, Гарик, что на два года сумел поссорить нас омерзительный тип — сын своего отца, соубийцы Соломона Михоэлса. Сын и рад бы убивать, дак Сталина уж нет, чей приказ выполнял генерал Сергей Огольцов. Поэтому сынок вынужден был писать доносы и гадить, отвращая давних друзей друг от друга. «С незаживающей укоризной» — такова надпись — дарил свою книгу один друг другому. Когда я, Гарик, хотел тебе этот сюжет рассказать, у тебя уже была ЛЕГКАЯ ВЕРСИЯ о предательстве одного из двоих.
Почему ты не захотел меня слушать?
Но самая большая лажа — в карикатуре на Лесю. Я знаю ее лучше многих. Я ЗНАЮ ЛЮБИМУЮ ЖЕНЩИНУ ЛУЧШЕ ВСЕХ. Лучше ее самой. Она описана в стихах Гейне. Ихь гролле нихьт -Я не сержусь. Тут ты впал в пошлость. О Лесе написана книга… А думал ли ты, что такая-сякая Суслова разбудила гениальность Достоевского и Розанова? Углубила чувства и разумения обоих?
Людское малодушье порочит ЖЕНЩИНУ — будь она женой самого Пушкина. Или Маяковского. Мужчины встали б из гробов -объяснить, кто о чем волен судить и кто должен быть наказан за пошлость. Ты наказан этой страничкой, я утираю тебе сопли. Но какой сюжет ты проворонил…
22июня 2006
Вэтот день в Нымме, дачном пригороде Таллина, в 41 году ранним утром первым проснулся Николай Валерианович Леонович, отчим, капитан 2 ранга, глава семьи советских оккупантов Прибалтики.
Мама спала, я просыпался от радостной мысли: сегодня идем в цирк, ура! Леонович, как все его везде звали, в своей комнате брился, потом включил радио — и тут на весь 2 этаж огромной /оккупированной/ дачи раздается его крик:
— Мать честная! Война!
Конечно, никакого цирка, я в слезы… А зимовали мы на острове Саарема, где Леонович, военный инженер, строил береговые укрепления. Жили в новом деревянном доме, оккупанты, а сами хозяева ютились в черной старой избе. С ними, стариками, проводил я все время, брали меня в море ловить салаку. /Треской был усыпан, убелён весь берег, ее почему-то не собирали после штормов/. Салака, испеченная в золе в избушке хозяев, была вкуснее той, что жарила мама. Я начинал болтать по-эстонски, мама занималась со мной немецким. Старики еще с осени ее предупреждали: летом придет Гитлер, вас убьют, уезжайте, а мальчишку оставьте нам.
Что было то было. Гитлер начал бомбить Таллинн, комендантом которого был Леонович; в новом доме стариков, откуда мы выехали, жили красноармейцы, так вот: старик подпер дверь колом и поджег дом. Бабка бросалась на них, выскакивавших из окон, с серпом. Их сын ШЮ Шюня ушел в партизаны, их дочка Эля, учившаяся в Таллинне, /прели Эля была хороша собой, это помню, приезжала к старикам, привозила с собой какой-то неземной аромат, белыми пальчиками переворачивала странички немецкой книги. Прели — барышня./ — Эля уехала с немецким офицером.
О том, как мы, непрошеные насельники Прибалтики, досадили аборигенам, кое-что написано, но написано робко и мало. Степень неприятия насельников-насильников можно представить хотя бы из истории рыбацкой семьи, только что описанной. Так что неча зеркало винить, коли рожа крива. За грехи отцов платит нынешнее русское население отложившихся прибалтийских стран.
За Афганистан и Чечню платим мы, современники, и долго еще будут платить наши дети и внуки. Подлость политики, как долговременная радиация, не поддается осмыслению. Пора бы и миру быть, вот уж по телику кажут нам чемпионат по вольной борьбе, побеждает чеченец, солнце заливает трибунку перед квадратиком матов, рядом с солнцем сияет молодое лицо президента России, как-то лихо подсвеченное…
Дас ист айнэ альтэ гешихьтэ — старая история… Дох бляйбт зии иммэр ной.
. . . . . . .
Сегодня у мэра Костромы Ирины Переверзевой небольшое собрание во имя пожарного пса Бобки, спасителя младенцев. Где, как и какой установить ему памятник.
Очень кстати моя статейка в «Новой газете» об украденных бабках на Бобку.
23 июня 6
ПИСЬМО ОТ МИХАИЛА КАЗИНИКА
Юбилей литературного музея — это, на мой взгляд, главный праздник города. И не города только, а всей духовной истории КОСТРОМЫ.
В каждом конкретном времени искусству нелегко, ибо тираны его ненавидят. Литература, со своей мешающей спокойно жить нравственностью, не позволяет тиранам в полной мере наслаждаться награбленным. Она, как заноза, ноет и мешает гармонии тела. Бродский сказал, что поэт враждебен власти уже на лингвистическом уровне.
…Но «написанное остается».
Можно ликвидировать музеи. Но «рукописи не горят».
Власть инфернальна, а лингвистика — Божественна. Так они и живут бок-о-бок.
Сквозь мрак самоуверенной глупости пробивается Свет Души. В разгар белых ночей я поднимаю бокал за вас — тех, кто светит во тьме.
Стокгольм, 13 июня 2006 г.
Прием у Градоначальницы как нельзя более благожелательный. Мы с нею уже красовались в телепрограмме «ПИСЬМА ИЗ ПРОВИНЦИИ 4», она сказала то, что я потом изображал, прохаживаясь перед пожарной каланчой, да еще в сопровождении черного песика, который теребил мою варежку. Памятнику Бобке быть на скверике перед пожаркой.
Но до того нудно ДОБРО пожарников, добро архитектора, что-то еще — одновременно с тем, что называется: идея охватывает массы. Дети рисуют Бобку, объявляется по Костроме и области а также по всей 0Г0РД0НЕНН0Й РУСИ конкурс на лучший проект памятника, я продолжаю — не только я -писать и доказывать, что 2×2=4 в газетах Костромы. Дело беспартийное и безлагерное: издания и мэрские и губернаторские вряд ли будут престижничатъ в этом случае. И надеюсь: проявится прямая связь этого доброго дела с другим — сохранением Литмузея. Домашность пусть умерит притязания официальности. О дурном ОНЕМЕЧИВАНИИ я только что писал.
Дух добра и справедливости еще не выветрился… Помните, как настаивает Лев Толстой на главной стратегической силе воюющего народа — на ДУХЕ справедливого возмездия? Примерно то же самое, только навыворот, в нашей военной доктрине, где о духе ни слова , а только об УБОЙНОЙ СИЛЕ родных ракет…
Сим победиши?
Подарил Переверзевой книжку — написал «В добрый час». После разговоров о Бобке, сказал о том, во что превратило Берендеевку родимое свинство. Поставьте железобетонные контейнеры по берегам прудов! Сил уж нет глядеть на борьбу ключевой воды речки Ребровки с навалом человеческих отходов. И такая борьба повсеместна. Скоро пить ЖИВУЮ ВОДУ перестанем — а только обеззараженную, обезжизненную. Когда с приятелем попробовали очистить берега верхнего пруда, сапог по колено уходил в ЧЁРНЫЙ ШЛАМ…
Пока — ПОКА! — надо штрафовать, жестко и показательно, кайфующих свинтусов. Они и воздух уж заразили ритмами своей никакой попсовой музыки — бьёт и бьет в барабанные перепонки, напоминая древнекитайскую пытку каплями в темечко…