5 сентября 5 г.
ЦЕРКОВЬ НОВОМУЧЕНИКОВ ХРИСТОВЫХ
И КАМЕНЬ ПАМЯТИ В СЕЛЕ МАТВЕЕВЕ —
об этом говорить на Конференции была мне оказана честь.
А кто у нас не мученик? А у Христа — только свои мученики?
Тема расширилась и вышла из берегов. И некоторые друзья мои, еще живые и уже нет, и даже не скажу кто, но ехавшие на эту Конференцию сказать свое слово вполне проходят по Высокому Рангу мучеников своего дела, своего долга.
Жизнь творится сию минуту — лишь архивный невод сию-то минуту и не улавливает, как ту Золотую рыбку…
И когда тема вышла из берегов и я мог только потонуть, я зачерпнул то немногое, что уместилось в горстях как память и опыт: «это я пережил», «за это и перед этим я отвечаю».
Автор «Погружения во тьму» и в ней 27 лет пребывавший, Олег Васильевич Волков и другой новомученик, мой покойный друг, автор «Черных камней» и многих прекрасных стихов Анатолий Владимирович Жигулин в июне 89-го в составе писательской бригады собирались на Соловки. Но до места добрались лишь Александр Дулов, исполнитель песен, Виталий Шенталинский, автор «Рабов свободы», и я, погружённый во тьму темы.
Кабы дали три жизни да мне одному,
я извел бы одну на тюрьму Соловки,
на тюрьму Соловки, на тюрьму Колыму —
твоему разуменью, дитя, вопреки…
Сидя в келье, я читал рукопись соловчанки Второвой-Яфы. Книга называлась «Авгуровы острова». Картинку оттуда я пересказывал в Парфеньевской библиотеке, на Конференции. Троицкий скит, что на Анзере, превращен был в тюрьму, за решетками шумел веселый контингент воровок и честных торговок телом, а на берегу Троицкой губы несколько стариков кидали в телегу голубой песок. Это были высокие церковные иерархи разных конфессий, объединить которых должны были одни оглобли. (В журнале «Истина и жизнь» один из уцелевших епископов вспоминает, что был счастлив пострадать и таким образом). И старики под мелодический женский гогот, падая и вставая, втаскивали телегу на склон и присыпАли песком притоптанный апрельский снег на алтарной паперти. Приближался Первомай, шла подготовка к празднику…
Священство попроще томилось в Христораспятском храме на Голгофе. Украдкой старались теплить свечу денно и нощно, и денно и нощно кто-нибудь читал Псалтирь. Храм и службы были переполнены, мертвых и полумертвых закапывали во рвах вдоль серповидной дороги, для чего зимой кострами оттаивали каменистый грунт.
В один из приездов на Анзер мы чистили крепко заросшую дорогу на Голгофу. Осиновая поросль имела дубовую крепость. Линия рвов угадывалась обок дороги. Как водится, то ли руки, то ли душа не доходили взять лопату и осторожно отковыривать засыпку. (Нынешний думец, прославивший себя одним-единственным словом, сказал бы, что это и НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО. Так он отнесся к нужде захоронить незахороненных солдат Священной войны.)
Сельский священник — универсал. Радостно екнуло мое сердечко, когда парфеньевский о. Николай управлял в стойло свою корову, когда колол дрова (и я ему расколол пару сутунков) и проч. Натуральная жизнь просто обязывает быть универсалом.
В селе Николе в 70-х годах я еще застал жива-здрава Олешу Чулкова, он кочегарил в нашей школе.
Ливмя не льет великая вода, сочится из небесных мелких сит.
Олеша мало пьет, но пьет всегда — как этот мелкий дождик моросит.
Печать обездоленности лежала на этом человеке, осиротевшем в тридцатых: отца его, священника Николо-Вознесенской церкви — угнали неведомо куда, как по-древнерусски еще кое-где по деревням говорят, сами того не зная.
Ты не мочи, Олеша, в водке хлеб.
Женись, продлится род. Отец Чулков
был просветитель, отправитель треб,
в трактате одобрял большевиков.
Философ! Предлагал им сочетать
Христа и Маркса, дабы жить любя…
За что его и надо было взять
у всей округи здешней, у тебя…
Отец вел книги успений, рождений, крещений, переходящие от настоятеля к настоятелю. И Олеша мог бы перенять эту бесценную память о крестьянском роде, о которой и сам род мог не заботиться. Книги были сожжены.
Возведение храма — дело эпохальное, пишет Ирина Тлиф. Эпохальным делом было и разрушение храмов. И более чем эпохальна — привычка к руинам, утрата Благоговения как лучшего состояния души, утрата Страха Божия — страха потерять самое дорогое. Страха потерять себя.
БЕССТРАШНИКИ — это слово услыхал я от старухи, пришедшей в последний раз «к Макарию» — к руинам церкви, что недалеко от Лекшм-озера.
…Через Иверские ворота вы поднимаетесь на Красную площадь. Слева, на углу Никольской, красуется новенькая церковь во имя Божией Матери Казанской. Не так давно не было тут ни храма, ни ворот. Могло и не быть ни Исторического музея, ни Василия Блаженного, если бы высокая комиссия по градоустройству вкупе с кремлевскими вождями одобрила снос обоих зданий ради более свободного прохождения через площадь военных парадов и ликующих толп.
Заказали взрывпакеты, изготовили макеты:
вот малютка-мавзолейчик,
вот Блаженный в два вершка,
Исторический музейчик,
человечек-муравейчик,
проходящие войска.
И теперь Иван Великий по колено Микояну,
место Лобное — нашлепка чуть поболе пятака.
Простирается РУКА —
хоп! — и дырка на макете!
Хоп! — возносится Блаженный…
Тут как рявкнет архитектор
Петр Дмитрич Барановский, ощутив на сердце мрак:
ПОСТАВЬ НА МЕСТО, ДУРАК!
И Лазарь Каганович ставит игрушку на место.
Так и стоит Храм Покрова — на чем? — на отваге, на бесстрашии Зодчего… Причислен ли Барановский к Лику Святых? В сонме той ТЫСЯЧИ причисленных разом одним мановением патриаршей десницы?
Село Матвеево обезображено с фасада: недостроенные и разворованные панельные двухэтажки барачного типа. Серость. И в глубине разбитый и оскверненный ансамбль храмов, где служили Елизаровы-Розановы.
Если воспользоваться зрением, коим наделен замечательный наш историк Николай Зонтиков — один глаз видит современность, другой уперт в тысячелетнюю давность, и это, я считаю, не есть физический недостаток, но замечательная способность охватить сразу огромное временнОе поле, — так вот, если ТАК посмотреть на разруху 20 века, то поневоле задумаешься:
В церквушечке затхлая мгла. Преграда восходит подковой.
Там вышибли камень замковый и трещина ввысь поползла.
Исполнилось десять веков, как мы повалили Сварога
и — ради печального Бога — крещали плетьми мужиков.
И первую память души пожгли, посекли, потопили…
Так эту преграду разбили. Так выдрали эти тяжи.
И кто тут работал киркой в сыром и захламленном месте,
не думал о горьком возмездье, вины не понес никакой.
…Кого бы на мысль навело кумиров и храмов паденье:
родные хранить заблужденья, и боль, и печаль, и тепло?
А дивно порой горячо от старого пепла доныне —
и дымом погибшей святыни мы дышим, мы дышим еще.
Дышит им и Православие как живая, а не официальная религия. Одна из любимых мыслей Розанова. В бабочке сказываются и живут и куколка, и гусеница. Это, мне кажется, более справедливая и более продуктивная максима, чем известный стих о зерне, умершем ради колоса. Ничего не умершем!
Не горюй: пропало в сыне! —
в правнуке отозвалось
так что прадеда с лихвою повторило набело…
В прекрасных стихах Ольги Коловой, жительницы села Матвеева, есть одна погрешность. Стихи о новомучениках:
Пусть пламенем их веры истинной
Господь алтарь наш озарит
И православный путь единственный
В себе народ объединит.
Ведь сколько людей — столько оттенков веры, а куда деть католиков, мусульман и даже еретиков? Как быть с Толстым, с тем же Розановым?
В сентябре 90 года убили Александра Меня. Кто? Не исключено, что ревнитель Православия, тупой, как и его топор.
И очень, очень вероятно, что нынешние прозелиты, вчерашние комсомольцы и партийцы, ратуя за ЕДИНСТВЕННО ВЕРНЫЙ путь к Богу, будут вышвыривать из крестного хода всевозможных еретиков…
Потом научат ходить в ногу.
К БОГУ! В НОГУ!
На площади-паперти перед Храмом Новомучеников на узенькой стеле — слова о погибших и «не вернувшихся с войны» матвеевцах. Позволю себе придраться к этим словам. Не вернулся, скажем, солдат в село — вернулся куда-нибудь, в Канаду, в Аргентину… Пропал без вести — слова более точные и горькие. Тут задумаешься: искали воина или нет? Похоронен солдат или брошен на поле боя? И опять врывается в сознание подлая, подлейшая фраза о НЕЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ поиска. А, небось, этот думец еще и крест носит.
В карельской деревне Пелус-озеро позапрошлым летом на погосте, где стоит часовенка во Имя Рождества Богородицы, я ставил крест
|
НЕПОГРЕБЕННЫМ |
Крест обложен камнем в подобие беломорских, накрыт голубцом с нехитрым подзором причелинок. На донце от потира выбиты слова самой задушевной моей молитвы:
СПАСИ СОХРАНИ ВРАЗУМИ
Остается сказать спасибо и поклониться архитектору Леониду Сергеевичу Васильеву, строителям, и первому — Александру Васильевичу Кольцову: да не убудет серебра в его кошельке и да не последним ДЕЯНИЕМ окажется воздвижение церкви в его родном селе!
Спасибо энтузиастам эпохального дела, спасибо автору книги о Розановых — добросовестному ученому и талантливому беллетристу Ирине Тлиф.
В. Леонович
сент. 5