Красносельские ювелиры

Шапошников В. И.

Верхне-Волжское книжное издательство Комитета по печати при Совете Министров РСФСР, 1969 г.

CЕРЕБРЯНЫХ ДЕЛ РЕМЕСЛО, СЕРЕБРЯНЫХ ДЕЛ ИСКУССТВО

Верхняя Волга — начало русского Севера. Здешний край даровит и самобытен. Здесь, на севере, всегда была благодатная почва для всякого «ручного» искусства. И по сей день это искусство живет как фольклор, ежедневно творимый умом и руками искусников да умельцев.
Стародавний край промыслов…
Память веков заносит нас в самые далекие и темные дали его судьбы. И всюду там светят душе чародейские огни промыслов.
То золотыми высверками оживут эти огни на корабельном узорчатом боку братины, то отполыхнут молнией на дорогом оружии, а то и целым солнцем заплывут в твой день какой-нибудь жаром пышущей хохломской посудиной…
Еще в силах представить мы и самих чародеев, служителей меры и красоты, колдовавших над златом, медью и сталью, над теплым обрубком липы, над гранью хрустальной. И кажется: с годами все пристальнее наше внимание к их искусству, все глубже и объемнее наш взгляд, все слышнее нам зовы этого рубленого и сказочного края, края, где режут по дереву, вышивают, гранят хрусталь, пишут иконы, чеканят…
Здесь и поныне витает могучий и светлый дух дедов — «каменосечцев и древоделей», златокузнецов, столбовых скобарей, развеселых игрушечников, выдумщиков, кем создавалась и в самые беспросветные лихолетья «радость для души и для глаз утеха».
Сложен и неровен путь бытовавших здесь промыслов из глубины столетий к нашему дню. Иные не дошли, не дотекли вовсе. Обмелели, оскудели в пути на ветрах времени. Многие из дошедших претерпели немалые изменения, почти перестав быть самими собой.
Но, пожалуй, особенно интересна, в смысле многих перепадов и перипетий, судьба серебряного промысла, испокон осевшего ниже Костромы, по берегам Волжской излучины в селе Красном и его окрестностях. Необычную судьбу имеет Красносельский ювелирный промысел. Развитие его протекало по руслу запутанному и ложному, может быть, большую часть своего пути промысел шел путем утрат, тогда как иные, равные ему по известности, шли, обретая себя, шли, умея сохранить свое лицо.
Дело тут в выборе самого пути. Красносельский кустарь менее всего был «свободным художником». Художественное начало на протяжении добрых полутора столетий вообще не имело на красносельской земле почвы для себя. Не имело потому, что эти дорево- люционные полтора столетия для красносельского промысла — годы последовательного разрушения художественных традиций до почти полного исчезновения их. Красносельский ювелирный промысел во второй половине XIX века уже совсем не художник. Ремесленник. Рынок диктовал ему свои условия, а промысел спешил не отстать от них. Говорить об индивидуальной манере отдельных мастеров к этому времени уже не было возможным.
Если, к примеру, для профессионального кустаря — мастера Палеха или Хохломы, Великого Устюга или Федоскина — законы художественной традиции, законы народного искусства были азбукой жизни, то для красносельского кустаря эти законы были подменены со временем законами рынка, законами купли-продажи.
Кстати, законы эти пришли в Красное не случайно. Возможность такой подмены заложена была в самом характере красносельского промысла.
Промысел был, точнее казался доступным, «не хитрым, не мудреным» для всякого, кто имел руки. Серебряное ремесло здесь, на бедных северных землях, было почти спасением для многих и многих, и не «второй тягой» здешней деревни, а наипервейшей. Об этом явлении пишет В. И. Ленин в своей работе «Развитие капитализма в России»:
«Село Красное Костромской губернии и уезда — одно из тех промышленных сел, которые являются обыкновенно центрами нашей «народной» капиталистической мануфактуры».
«Промышленное село…» Не центр художественного промысла, а центр «народной» «капиталистической мануфактуры»! Вот правда о Красном конца XIX и начала ХХ столетий.
У промысла уже в ту пору не художественно-промысловый, а индустриальный размах.
По широте распространения своих изделий красносельский серебряный промысел мог бы поспорить с любым промыслом России. Трудно было отыскать уже тогда в европейской или азиатской части страны село, деревушку, где бы женщины не носили красносельских дешевых серег-калачей, колечек-супиров. А уж о нательных крестах и образках и говорить не приходится.
Красносельский ювелирный промысел — это «работа на народ, на весь мир». В этом давняя тенденция его, его направление.
Костромские купцы Морозовы, Шпажниковы, Пушиловы, Павел Кондырев торговали красносельскими изделиями в городах Сибири. Пушиловы торговали еще в Москве, Сорокин имел торговлю в Петербурге, Чувиляевы — на Украине, Шпажниковы — сразу в нескольких городах: в Москве, Курске и Харькове.
На любой из ярмарок, где бы их ни устраивали, можно было встретить красносельские изделия: дешевые ювелирные украшения — серьги, браслеты, медальоны, броши, цепи, серебряные предметы — от солонок до подстаканников, небольшие штампованные образки, крестики-тельники.
Все крупные монастыри имели связь с красносельским промыслом, давали заказы на изготовление образков с изображением местно чтимых святых для продажи в Киеве, Троице-Сергиевой лавре, в Чернигове и прочих местах. Одним словом: география распространения красносельских изделий была довольно широкой.
Правда, если забежать вперед и посмотреть, как выглядит эта «география» сегодня, то можно увидеть, что Красное уже не всероссийский, а всемирный поставщик. Но об этом далее. А пока о том, как та великая широта вела промысел к сужению его творческих возможностей, к потере его творческого лица, к торжеству ремесленного начала над художественным.
Пассажир, плывший по Волге в самых первых roдах нашего века на одном из речных пароходов санкт- петербургской компании «Надежда», при подходе к селу Красному мог прочитать в путеводителе, выпущенном этой компанией, следующее:
«Село Красное (Яковлевское) славится кустарным производством мелких изделий (крестиков, колец, серег и т. д.) из серебра, золота и разных сплавов. Этот промысел развит и в других ближайших селениях, особенно в селе Сидоровском».
И далее: — «Дешевизна изделий из сплавов поразительная: бронзовые серьги можно купить за 2 — 3 копейки».
«Дешевизна…» Вот какое представление увозил на память о здешнем промысле пассажир компании «Надежда».
Ну что ж, компания смотрела в точку, как говорится. Она не лгала своему пассажиру даже из желания сделать его водное путешествие богаче одной сказкой, одним вымыслом о чудесных превращениях серебряного слитка в руках тамошних умельцев.
Сказки все равно бы не получилось, хоть и промысел, действительно, серебряный и село само вон с каким ярким названием — Красное!..
А промысел вовсе не сказками жил. Жил он нервно, тяжело и даже жестоко, хотя и небывало широко. Годовой вес изготовленных изделий доходил до двух тысяч пудов! И вес этот составляли в основном 3 — 5- граммовые изделия. Промысел рос вширь, но это была широта дешевизны, широта падения, а не взлета. Несмотря на кажущееся расширение, промысел вымирал. Вымирал, разрастаясь…
Не случайно Н. Н. Корбицкому, автору книги «Кустарный промысел ювелирных изделий в Костромской губернии и его развитие», изданной в 1913 году, приходит мысль: «Ему, как кустарному промыслу, при имеющихся условиях рынка и производств, все возможно, что скоро не будет места. Изменить же свою организацию он не в состоянии, так как никогда не может перейти в фабрику и закончить цикл своего развития».
Человек, знающий о судьбе этого промысла, сегодня наверняка улыбнется, встретив такое соображение. Но ведь то — сегодня!.. Сегодня многое видится другими глазами. Тем интереснее заглянуть в судьбу красносельского промысла глубже, проследить течение ее от истоков. Нам предстоит совершить с промыслом его путь. Путь от искусства к ремеслу и от ремесла к искусству. Серебряных дел ремесло, серебряных дел искусство — вот переменчивые берега этой реки с довольно известным в России названием Красносельский ювелирный промысел.
Реки ищут новые берега и, обретая их, оставляют в стороне старицы. Обычно это красивые и тревожные места, где и сама неподвижность, и тишина словно бы хранят память о былом течении, о жизни безвозвратно ушедшей и нынче почти забытой.
Но чем-то манят нас эти места… Чем-то они нас тревожат!
Может, тем, что, глядя на эти старицы, видишь вдруг, каких мук стоили реке поиски сегодняшней ее дороги. Посетим и мы несколько таких стариц.

К ИСТОКАМ

В возникновении серебряного дела на красносельщине немало живет преданий и догадок. Однако корни промысла уходят го раздо глубже, чем представляется и самым старейшим жителям села Красное. Не на всю глубину может увидеть их и дотошный исследователь. Вещевые и документальные материалы красносельской старины сохранил для нас почти только XVIII век. Но уже то, насколько богат он именами мастеров, связанных происхождением с красносельской землей, позволяет догадываться, что все здесь гораздо глубже и стародавней.
Сама история может подтвердить эту догадку. Край этот связан с именами бояр Романовых, Годунова Бориса, графа Орлова. Села Сидоровское и Красное — дворцовые села, села-вотчины. Вокруг них и ведется давний неразрешимый спор: в красносельских или сидоровских домах засветился, заиграл впервые тот первый слабый лучик серебряного ремесла, которое на века покорило здешний край — добрую сотню сел и деревень.
Те красноселы, которым ныне было бы по сто пятьдесят лет, рассказали бы, что они помнят время, когда в Красном было всего три мастера по серебряному делу, что в Красном и началось оно.
Но предания с противоположного берега Волги, с правого, где раскинулось село Сидоровское, поспорят, что именно там впервые повелось оно. И припомнят сидоровские жители случай, что владелец села граф Орлов отправил крестьянского мальчика Яшу Осинина в Москву для изучения ювелирного ремесла и как потом уже Осинин основал в Сидоровском ювелирную мастерскую. Вот эта, мол, мастерская и есть начало серебряного дела.
Может быть, в этом есть доля истины, но не главной, не основной.
И вот уже ловит слух иную легенду, рожденную на противоположном берегу…
От покорения Пскова и Новгорода началось все. Разгромленная новгородская вольница, бежав, селилась по берегам Волги, в лесах. Какая-то часть ее обосновалась в Дубовой гриве, остатки которой еще и ныне можно видеть под Красным.
Вот с того времени и началось, пустило корни на красносельщине серебряное производство. Но сначала было оно медным.
Именно в ту пору в Вологде и в Великом Устюге делают золотые и серебряные вещицы с рисунками чернью другие мастера, бежавшие из Новгорода и Пскова.
К сказанному добавят досужие люди, что немало тут связано и с бывшим в этих местах иным «промыслом» — с изготовлением звонкой фальшивой монеты…
Много-много легенд и преданий позади у промысла. В любом из них — доля истины.
Но обратимся к спискам мастеров, работавших в Серебряной палате Москвы в XVII веке. В последней четверти этого века в числе мастеров был золотарь Михаил Савельев из села Красное.
В первые годы XVIII века упоминаются имена мастеров-серебряников из Красного и Сидоровского, бравших в Оружейной палате пробы и «позволительные письма». Это — Чутков Алексей, серебряного дела мастеровой, человек из села Красное, Иванов Федор — крестьянин дворцового села Красное, Исаев Андрей из того же села посадский человек . Упоминаются там Конопляночкин Федор, Ханыкин Федор, Сысоев Мирон, Бабушкин Осип, Васильев Степан…
Это далеко не полный перечень имен. Но и он дает основание думать, что задолго до упомянутых здесь лет серебряное производство существовало и в селе Красном, и в селе Сидоровском.
А некоторые обстоятельства свидетельствуют, что производство это первоначально было более интересным и несло на себе печать индивидуальности и самобытности мастера.
Правда, виды техники, применявшиеся здешними серебряниками в то время для украшения изделий, несколько однообразны: преимущественно резьба и чеканка. Обычная сегодня для красносельского ювелирного промысла скань и эмаль на изделиях той поры не встречаются. Зато встречаются черневые работы, ныне незнакомые руке красносельского мастера. Но они и не оригинальны, и не отмечены высоким качеством: чернь с заплывами, рисунок довольно нечеток.
Черневая техника не характерна для здешнего промысла, она и не может быть определителем его лица. Лицо это определяли в ту пору именно резьба и чеканка. И в подтверждение этому уместным будет рассказать о мастере серебряного дела Григории Степановиче Ратхове — крестьянине села Сидоровского.

ОТМЕТИВШИЙ СЕРДЦЕМ

В 1788 году на Никольской улице в Костроме жил в собственном доме и работал серебряного дела мастер Григорий Степанович Ратков, крестьянин вотчины графа Владимира Григорьевича Орлова села Сидоровского. Жил мастер тихо, мирно, как бы вдвоем со своим серебряным ремеслом. Так был привязан он к делу. С зарей раздавался в его доме частый перестук молоточка. Бежал по серебряной пластине затейливый травяной узор, и солнце вспыхивало под быстрым чеканом, словно бы пляшущим меж пальцев мастера. Григорий Степанов щурился, брал свое изделие и, ставя его на вытянутых руках и так, и этак, следил, как переливался по нему теплый колыхливый огонь отблесков.
Работал мастер не в пример интереснее любого из костромских чеканщиков. Живее, свободнее вытекал, выпевался под его рукой рельеф.
Когда-то в молодости был послан он графом с другими односельчанами в Москву для обучения серебряному ремеслу. Не всем далось в руки оно. Иные вернулись восвояси. Вот ему да Алексею Иванову далось.
Алексей так и остался в Москве. Мастер отменный. Присматривался не раз Григорий Ратков к работам местных мастеров. После всякий раз покачивал головой: «Не то! Травный орнамент — суетлив и сух. Рельеф низок, без игры. На таком свету играть в жмурки негде. Рисунок несвободен, четкости маловато, сочности также».
Весьма уступали те работы работам столичных мастеров и в изяществе форм и орнамента, в тонкости, в технике обработки. Грубовато смотрелись.
«Однако, в цех их записаться надобно… Житья не дадут…» — частенько в ту осень размышлял мастер. Работал он незаписанным в цехе. В ту пору уже крепко прививалось в Костроме еще Петром 1 введенное цеховое устройство: «Каждое художество и ремесло свои особливые цунфты (цехи) или собрание ремесленных людей и над оными альдерманов (или старшин) по величеству города и по числу художников имеет, також и каждое ремесло и художество свои книги имеют, в которых регулы или уставы права и привелегии ремесленных людей содержаны быть должны».
«Костромская управа серебряного ремесла» зорко следила, чтоб не было в городе вне ее существующих мастеров.
Вот и ему, Григорию Раткову, в сентябре пришло от управы предупреждение, как не записанному в цех. А прежде того поступило в управу «доношение» от записных мастеров: «Усмотрены нами, нижепоименованными, в здешнем городе Костроме незаписанные нашего ремесла в цех, и не имея управного дозволения производят разную серебряного ремесла работу, в противность высочайшего ремесленного положения пунктов…» И далее: «…покорно просим, по сходству вышеписанных высочайших узаконениев, тем незаписанным серебряных дел мастерам в произведении их ремесла запретить, или естьли пожелают они в цех наш записаться, тех по силе означенного положения 60-го пункта освидетельствуя работу, и взяв по сходству 70-го пункта, определенные сходом ремесленные числа у них дать дозволение производить вышереченную работу». Всего в Костромской серебряной управе к тому времени было записано около пятидесяти мастеров серебряников, работавших кто в самой Костроме, кто в деревнях и селах губернии.
Не взносов, взимаемых со всякого вступающего в цех мастера, жалел Григорий Ратков. Честью своей дорожил. При приеме в цех «записные мастера» задавали принимаемому «урок», свидетельствовали его работу, а уж затем составлялся ими рапорт для управы: от нее мастер получал «дозволение» на производство работы.
Вот вся эта «церемония» страшно не нравилась мастеру Раткову. «Однако, против силы — куда?! Придется пойти поклониться, возьмите меня, мол, в ваш цех, испытайте мое мастерство! .. — ворчал Григорий Степанов. — Может, и не погожусь я для такого дела!»
В тот ноябрьский день собралось в управе заседание старейшин. Собрались Илья да Федор Серебрениковы, Дмитрий Заводов с ними.
В присутствие Ратков вошел с достоинством. Объявил свое желание «записаться серебряного цеха в мастера». Заседание старейшин, выслушав его, постановило: «Призвать записных мастеров для свидетельства вышеозначенного крестьянина Григория Раткова работы, задать ему урок и если работа совершенного и исправного признака она будет, в сию Управу репортовать».
Работу, заданную ему, Ратков, по свидетельству записанных мастеров, выполнил «добропорядочно и исправно». В том же месяце он был зачислен в цех и получил «дозволение» производить «по здешнему городу Костроме всяких серебряных дел ремесло…»
Работы свои мастер Ратков метил сердцевидным клеймом с двумя начальными буквами его имени и фамилии. Мастер конечно же не мудрствовал, выбрав для своего клейма именно эту форму. Но работы его, известные ныне, заставляют думать, что выполнены они человеком, богатым фантазией и чувством красоты. Они отмечены большой теплотой, орнамент, их украшающий, выполнен свободно и сочно, их «работал» человек большого живописного дарования, занимающий исключительное место среди прочих костромских серебряников XVIII века. И человек этот был выходцем из тех мест, судьбе которых посвящена эта книга.
На изумительном чеканном окладе киота иконы «Федоровской богоматери» с черневыми дробницами выбито «1783 году работаны сии чудеса черневые мастером Григорием Ратковым».
«Работаны сии чудеса черневые…» Так мог написать лишь человек, понимающий силу искусства, знающий его чудесное и непреходящее величие. Может, и не со всем но обязанности человек этот оставлял на каждом изделии своем след клейма — маленькое сердце…

ВЫСОКИЕ ГОРЫ

Очевидно же, не один граф Орлов посылал своих крепостных обучаться серебряному ремеслу. Примеру его следовали и соседи.
При графе Панине в селе Сидоровском была основана ризочеканная мастерская. Изделия ее славились широко. И очевидно же, что организация такой мастерской могла состояться лишь при достатке умелых и талантливых рук. Видимо, село Сидоровское той поры какое-то время сохраняло особое место в местном серебряном промысле, может быть и первое даже.
Но уже в 70-х годах прошлого столетия, с постройкой Шуйско-Ивановской железной дороги, Сидоровское утрачивает выгодность своего положения и на первом месте оказывается село Красное, принадлежавшее в то время князьям Вяземским. Село это находилось с Костромой на одном берегу и было менее оторванным от значительных центров России.
Вот к тем годам, очевидно, принадлежит начало совсем уже новой легенды-были, которую довелось мне услышать от старейшего жителя села Красного Чулкова Ивана Андреевича.
Любопытно, что сам он безоговорочно верит тому, о чем рассказывает. По малограмотности своей он не особенно сведущ в «ходах истории», но в ясной памяти его весьма картинно и живо сохранено все то, что оставлено ему как бы в наследство. Суждения таких людей обычно недалеко выходят за пределы привычных мест, но эта неопасная «узость» ничто в сравнении с той широтой чисто народного толка, широтой манеры показывать старину. Именно показывать, а не говорить о ней.
Передо мной сидел крепкий старик, годы которого ушли за восьмой десяток. Поглаживая темную еще бороду, он рассказывал мне… о начале серебряного промысла. Именно о том, откуда все и пошло, повелось…
«Все началось с барсучьей охоты.

• Как так?
• А так. Отец мой, Андрей Федорович Чулков, да крестный его, Андрей Серапионович Пушилов, пошли на Высокие горы… (Поясню за Ивана Андреевича: есть такое чудесное место в пяти километрах от Красного. Чистые сухие холмы высоко над Волгой возносят здешние сосновые чащи.)
• Есть там за Высокими горами Большое болото, так его зовут у нас. Вот там водились барсуки. А Пушилов смерть любил травить их собакой. Лысок звали собаку.
  Только в тот раз не на барсуков они напали. Нашли другое… Залаял в чаще Лысок. Поспешили туда. И нашли там бежавших из Сибири ссыльных поляков. Вот они и проживали на Высоких горах, скрывались. И вырабатывали там в шалаше сережки, колечки, супирчики, брошки. Инструмент, само собой, у них был. Из монет медных и серебряных они это все выделывали. А этот купец Пушилов заинтересовался. Он сам монетчик был. Его даже сослали за это дело потом. И вот он им деньги дает и говорит: «Пойдемте! Мне надо с вами поговорить». «Ондрюшка! — говорит. — Возьмем их в светелку к тебе. Там никто их не будет знать, и пусть они тебя научат вот этому ремеслу». Отец согласился. Ну как же: раз крестный говорит! Месяц, два, три они прожили. И вот научили они отца моего Андрея Федоровича.
  Пушилов тоже времени не терял. Они ему подсказали, что нужна, мол, машина, чтоб не от руки писать на сотельных. Привез он эту машину из Польши. Устроились на Пустыньке в подвале церквушки деревенской Там был один поп да псаломщик. Да два дома было у самой Волги. Рядом с церковью-фабрика Лапина. Против Высоких гор это место, где теперь ГРЭС строят. Деньги сбывал Пушилов по фабрикам. А полякам он сделал документы и отправил их в Польшу. Ну, а народу диковинка на Пушилова-то: купец купцом, да нигде не торгует, ничем не занимается, а из «трешниц» закрутку вертит. Вот его и замели.
  Ну а отец разжился, женился, сделал мастерскую. Научил кузнецов пилы в деревнях зубить, приговорил некоторых угли обжигать. Угли потребовались. Все делалось из-под молотка. Серебра негде было достать сначала, и все из монет делали. Были тогда рубли серебряные. Расковывали. Яковлевское село было староверческим. Каждому понадобились кресты нательные. Кресты делали отливные с молитвой: «Да воскреснет бог», «Спаси и сохрани…»
  Кресты пошли в Москве. В Роговскую церковь стали сдавать, староверскую.
  А отцу подсказали: ты, мол, вот, мастер, сделай несколько экземпляров, чего ты делать можешь, и посылай на выставку в Нижний Новгород. Он так и сделал: кресты, серьги, броши, колечки послал. И вот ему там присвоили медаль и лист похвальный, что, мол, «село Красное им просвещается».
  И в записи дали ему наказ подготовиться к выставке в Париже. А ведь еще не вполне были мастера: из-под молотка, из-под пилы, из-под руки все шло, вырабатывалось! Заметил как-то отец: ложка серебряная пожелтела от тухлого яйца. Он и обрадовался. Ага, как золотая получилась! Стал изделия делать и таким образом окрашивать. И послал в Париж, заполнив анкету: такие, мол, «золоченые» изделия. Там посмеялись. И прислали отцу книгу «Гальванопластика» на французском языке. Понять отец ничего не может. Тут случилось ему быть в Москве. Зашел в магазин. Торговал там Мюр и Мюрюлиз — самая богатая фирма в Москве! Отец объясняет мол, я мастер, да вот не могу в этой книге разобраться. (Он искал все переводчика).
  Мюр его спрашиваете «А что ты делаешь сейчас?»- «Кресты вот везу в Роговскую церковь…» — «По какой цене продаешь кресты?» Отец, смекнув, надбавил цену- то. Мол, будет торговаться — придется уступить, может быть… А тот: «Хорошо, — говорит, — оставляй. У меня есть кресты, да не такие — без молитвы. Давай работай на меня!»
  Отец согласился. Тот ему сразу заказ большой дал. «Вот мне бы, хозяин, инструменту найти хорошего: циверов, плавцанок, флащиков, бивценок…» — говорит отец.
  «Вот я тебе записку дам». Написал. «Сходи к Роберу Кенцу». Отец от него и навез всяких инструментов.
  И с книгой взял на себя все Мюр: «Переведу». Через месяц книга на русском языке была готова. Со всеми рисунками.
• Сколько вам за работу-то?
  А он ему:
• Вот вам два экземпляра по-русски, а этот-де подлинник, я оставляю у себя. — А вот сколько! — И, вынув бумажник, отсчитал. Подает отцу пять «катерин» — пятьсот рублей.
  По пути из Москвы встретился отец с костромским ювелиром Савельевым. Тот показал ему свою мастерскую. Отец ходит, смотрит… Ризы сверкают, паникадилы. Нагляделся, как чеканщики работают, как штампы режут.
  Пресс давильный заказал. А у нас его потом назвали «бойной». Бьет… Отец и согласился у Шипова на заводе его отлить.
  «Бойну» привезли в Красное. Но ошиблись. На чертеже-то у нее винт в три нитки, а отец думал, что одна. И к нашему делу бойня не годится. Народ-то в Красном:, «Ха-ха! Вот привез машину! 60 пудов весом. Везли татарские лошади. Все колеса переломали. Все оси! Трое суток везли Андрюхе Шилову (прозвище это было у отца). А она у него и не пошла в работу-то!»
  В то время баки на берегу Волги делали. Нужны были заклепки. А у кузнецов вручную плохо дело шло. Вот им и сбыл отец первый в Красном «прец». Да еще и приплатили ему. На заклепках дело пошло хорошо!
  Инженер объяснил, что если б было три нитки на винте, то она бы имела обратный ход самостоятельный. А сейчас сила большая, а дурная.
  Отец перелил снова винт. Стала бойня отскакивать сама.
  Вот и начало мастерской. По 12 — 15 учеников было у отца. Купцы, которые в Красном льном торговали, стали завидовать ему. Они и начали сманивать людей, каких отец обучил ремеслу. И началось оно прасолство. Василий Чулков (Стружкин) был, имел большую мастерскую, Иван Кондырев, Михайло Романов, Чувеляев. Много развелось таких купцов к началу века! Началась конкуренция».
  Вот, оказывается, как все просто было с возникновением промысла!
  Я не стал разубеждать старика. Зачем?!
  Пусть остается его быль не просто анахронизмом забавным. Ведь речь идет о серебряном промысле, об истоках реки редкостной, звоны и отблески которой во многих местах живут.
  Отчего бы не поверить, что все началось однажды ясным осенним утром на Высоких горах с барсучьей охоты…
  Кстати, я держал в руках ту книгу, когда-то переведенную в Москве специально для красносельского разбитного крестьянина Андрея Чулкова. Страницы ее пожелтели, переплет потрепан порядком. А запах лежалой меди от ее стареющей бумаги шепнул мне: «Все правда. Все начиналось именно так! ..»

СТРАНА ИГРУШЕЧНЫХ ФАБРИК

Всякому издавна населенному месту, будь то село или городишко самый захудалый, присуще нечто свое, сокровенное, что определимо разве таким вот понятием, как дух. Понятие вроде бы и не ахти какое отчетливое, но более точного, пожалуй, не подобрать.
Там русский дух,
Там Русью пахнет…
Вот так и в любом местечке российском «Русью пахнет», и всегда несколько по-своему, на свой лад, особенно. Если хотите, это воздух духовной жизни такогo-то края. И веяния его дают уже о себе знать, едва прожито вами в новом, еще не разгаданном месте дня два-три. Это каждому знакомо, кто повидал землю, походил по ней.
Такой-то городок лег на душу легко, празднично, в ином месте душе было беспокойно, настороженно даже, и унесла она в себе это чувство-впечатление об увиденном месте. Просто был угадан дух, просто подышалось тем особенным воздухом духовной жизни посещенного вами места.
Красное… Уже в самом имени его есть то, что в чутком к русскому слову человеке будит это доброе любопытство: поскорее узнать, чем красно оно, что за воздух там и не пахнет ли он сказочным… Едва ли не с открытием навигации в Красное со стороны Волги — паломничество. Но пройтись по Красному, посетить даже его знаменитую ювелирную фабрику — еще полдела. Тем более, что все это случается и спешно, и едва ли не в строю организованных экскурсантов.
В Красном надо пожить. Остановиться, прислушаться, приглядеться. И тогда от белокаменных, бывших «купецких» да «прасоловских» домов, и тут и там разрушающих сероватую монотонность его деревянных улочек, чем-то повеет… Загадочно над всем этим блеснет опрокинутый золоченый полумесяц-поперечина на кресте, вознесенном высоко в небо древним храмом Богоявления, построенным еще при Борисе Годунове его волею. 1592 год… С недавнего времени храм — краеведческий музей.
Дух Красного не прост. Веяния глубокой старины в соседстве со всем тем, чем отмечено каждое приволжское селение — широтой, вернее, размашистостью… И все-таки над всем этим есть еще нечто…
Вглядевшись сегодня в его дома, не скажешь, что они не просто дома. Обыкновенные, каких по России многие тысячи. И все-таки необыкновенны они. Многие из них полстолетия тому назад были почти что фабриками со своим производственным циклом. Это была целая страна карликовых, игрушечных фабрик, на которых рабочие — вся семья. «Фабрики» эти были специализированы. Развиваясь, серебряное производство создало множество необычных промыслов — промысел ковалей, занятых исключительно одной ковкой серебра, промысел резчиков по стали, резчиков по серебру, полировщиков (воронильщиков по-местному), промысел крепачей, занимавшихся вставкою камней и, угольный промысел. Это о подсобных промыслах. А сколько их было внутри серебряного промысла основных!
В одном доме семья вырабатывала кресты эмалированные, в другом — эмалированные образки, в третьем — браслеты, там — броши, там — брелоки, в другом месте — кольца гладкие, обручальные, рядом — тоже кольца, но с украшениями, с камешками — «супиры». Вырабатывали посудный товар, цепи всевозможные: панцирные, крестовые… Особенно высоко поднялся в начале нашего столетия посудный товар. Он легко конкурировал с московским фабричным товаром.
И тем не менее видимая широта перечисленных здесь ответвлений от промысла не может представить нормальной. По сути своей промысел питался не от художественной почвы, а потом и кровью мастеров. Условия работы их были весьма тяжелыми.
Во второй половине прошлого века оборудование надомных мастерских было крайне примитивным. Паяльную лампу заменял разбитый чайник, трубка паяльная — самодельная, многие принадлежности для обработки изделий грубы, несовершенны.
Из-за столь примитивного оборудования мастерских, из-за тяжелого материального положения кустарь-серебряник в силу необходимости слишком узко специализировал свое ремесло. Если он работал кольца, то уж не брал никаких других заказов, так как не имел иных инструментов и приспособлений, кроме тех, какие использовал на выработке колец. Да он и не умел делать иного. Специализация душила промысел, расчленяя его по мелочам. Надо помнить, что речь идет о надомном производстве, о производстве замкнутом в самом себе без всякого отношения к другим соседним производствам. Художественное начало, таким образом, отмирало. Да и о каком художественном начале могла идти речь, если кустари на заре нынешнего века на работу тратили в сутки более 15 часов.
Но зайдем в дома, бывшие когда-то карликовыми фабриками. Вот дом Каменских чуть в стороне от центра села Красное. Хозяин, то и дело оглаживая кавалерийские усы, рассказывает…
«Работал я с отцом у крупного кустаря, он же и прасол, у Петра Михайловича Муромкина. На него работало несколько человек. Мы с отцом плавили серебро, ковали, вальцевали его ручными вальцами, а дальше было — не наше дело…»
Бой старых часов. Короткое молчание Павла Андреевича Каменского. И снова со стариковской хрипотцой повествование: «Сплавили, вывальцевали, сдали… Вот так с 15 лет работал. С фунта платил прасол 10 копеек. Поднатужимся — выковывали до 15 фунтов в день. Брат мой Александр жил у хозяев Сорокиных, где и отец тоже работал. А я с 18 лет начал работать дома уже самостоятельно. Купил серебра, работал эмалевые кресты. Начал с 5 фунтов. Немного, конечно. Но так было заведено. Я купил эти 5 фунтов, пришел к другому, говорю: «Дай мне на переплавку серебра фунта три». Он дает. Я это серебро сплавляю вместе со своим. Отковываю, вальцую. Потом прецую — нарубаю заготовок под крестики. Набивал их, штамповал, у хорошего кустаря был штамп, а на нем — Адамова голова, Иисус Христос. Набьешь крестов, выплачиваешь хозяину штампа по 15 копеек за фунт. У соседа Антонова Михаила Алексеевича я пользовался и «бойкой», и штампом.
Набил я крестов, принес домой, отжег. Вскипятил кипятку, добавил в него серной кислоты, в кипятке их, кресты, отбелил. Они сделались у меня белые, чистые. Протер их в опилках досуха и начинаю «стукать именником». Две буквы отбиваю «ПК» — Павел Каменский… И работа мелкая. И сам ты при ней в сокращении до двух букв…
А на другой день иду в Пробирное управление. Там мой товар «опробуют», а потом дают мне в руки клеймо и — стучи по крестам! Тут уж другое выбиваешь- пробу, что товар твой, действительно, 84 пробы. Опять плата с тебя 50 копеек с фунта — пошлина.
Приношу я изделия свои домой и начинаю их на наковальне чистым молоточком расстукивать, ровнять, поскольку при клеймении кресты мои погнуло. Потом уж припасаю эмаль. Толку ее в железной ступке первоначально, а затем уже в стеклянной ступке, стеклянным пестиком растираю мелко-мелко и промываю, чтоб чистая была моя эмаль. Эмаль припасена: синяя, красная, бирюзовая… Красная на крест шла — на дерево (на чем Христос был распят), а сверху, где Саваоф сидит, отец, бирюзовую эмаль клал. На крылышки ангельские шла эмаль синяя… Вот так и начинали семьей мазать эмалью кресты. Разводишь потом жар из древесного угля. Из Кореева привозили тот уголь. Клали мы кресты на железные пластинки и, как пироги на противне,- в жар. Железными клещами, «емками» по- нашему. Эмаль моментально расплавляется. Пластинку с крестами выхватываешь, берешь следующую. Пошло дело.
Потом рассаживаемся, кто где приспособится, и начинаем спиливать заплывы эмали наждачными брусками. Спилили, промыли, протерли в деревянных опилках и вторично — в жар. И кресты получаются чистые, светлые!
Потом, значит, припаиваем ушки. Кресты разные были: в 25 золотников, в 35, в 45, даже до 65 золотников — сотня! Все мелочь. Мы ведь нательные кресты делали. После, как припаяли ушки, начинаем всей семьей «скобычить» — это, чтоб крест в ушко прошел.
Потом в дело припой пошел — серебра, зеленой меди, бронзы то есть. Если я плавлю, скажем, припой «половинчик», то кладу золотник серебра на золотник «зеленки» — меди. Напилишь этот сплав рашпилем, искрошишь. А плавили просто на ольховой головешке — она дыму не дает, копоти. Тут угли под рукой у тебя — чайник с керосином, февка — труба для дутья. Паяй! Пристроишься у печки, дуешь — подуваешь на свою мелочь — паяешь. Потом опять в отбел после пайки, подготовка к золочению.
Жена ставит большой самовар — только пар на всю избу, я кладу кресты в золотарное блюдо, наливаю кипятку крутого, купоросного масла или серной кислоты (только чихай!). Покупал кресты, отбелились они, опять белые, чистые. Споласкиваешь их в холодной воде. Беру мешок (материал был крепкий) и в кислом квасу начинаю их «чесать». Квас кислый отъедал всю грязь. Отбел делать не больно хорошо — он для здоровья плох. Вот мы в квасу и «чесали»: трясли, переворачивали кресты в мешке. Из кваса высыпаешь в блюдо, опять промываешь и несешь на горн. В огороде была у каждого хозяина землянка, вроде кузницы. Вот там ты «химичишь», колдуешь над золочением. Золото мы у прасолов покупали.
В кузнице берешь чашку фарфоровую, наливаешь в нее азотной кислоты, соляной кислоты, в общем составляешь «царскую водку», в которой золото разъедает. На жар ставишь на сковородке, чтоб скорее золото растворилось. А рядом котел кипит со старым золочением. Сыплешь желтый цианистый калий. Стравленное золото из чашки сливаешь в котел, продолжаешь кипятить. В кузнице твоей темно, только огонь пляшет, да пар машет, да ты, как черт, почихиваешь над тем паром-варом. Потом «шпиятеры» — цинковые пластины — ставишь в том котле, изделия туда же, кресты, и пошевеливаешь там двумя деревянными палочками, как поварешками, а золото знай себе на изделия садится. Ага! Вроде бы хорошо… Сливаешь. Промоешь и несешь домой. Опять протрешь кресты в опилках. «Ну, ребята, давайте!» Брат садится гравировать, мать — самая главная полировщица — гладить кресты каменным воронилом.
Все закончим. Я завертываю кресты эти в бумагу, шапку на голову и иду к прасолу, который кресты мои скупает.
Приношу, спрашиваю: «Ну как, может, купите? ..» Он не спешит… «А какие они у тебя?» — «Вот…» Поглядит. Цена известная: четыре копейки золотник. Кладет на чашку весов, на другую серебро. Серебро отдает тебе, кресты оставляет себе, платит за работу и обязательно дает осьмушку золота. За это удержит 75 копеек. Ты, значит, шапку опять на голову и домой — все начинать сначала, за свое дело. Вот каждую неделю так. А работало нас четверо- мать, жена, брат и я…
Бот и вся история… — вздыхает старик. — Мы кресты делали, другие — кольца, серьги, а труд один и тот же, разница только в названии».
Часы, урча, похрипывая, бьют да бьют свое, — старинные, темноликие, с бронзовым важным маятником, на котором скачет сегодняшний электрический свет. Время… Оно увело тебя под неторопливый рассказ старика Каменского далеко из этого дня. И хочется побольше увидеть там, в оставшемся далеко позади. Совершим еще одно небольшое путешествие в Красносельскую старь.

В ПОТОКЕ РЕМЕСЛА

Описание Красносельского ювелирного промысла сошло с пути описания его как искусства на путь, близкий к ознакомлению с технологией изготовления вырабатываемой промыслом ювелирной продукции. Мы как бы погрузились в поток ремесла, самую малость полюбовавшись издали на живые струи былого ювелирного творчества.
Забегая вперед, пообещаю, что эти струи, возродившись, еще озарят страницы моего повествования, о них большой и главный разговор еще впереди. А пока небесполезным для понимания сути многих ювелирных процессов считаю описание их. То есть я предлагаю все-таки войти, погрузиться в поток ремесла, ибо суть его процессов и по сей день та же. Поразительны изменения в условиях, в оснащенности производства, но основа, собственно, неизменна, ведь и сегодня самая массовая для промысла продукция — это серьги, броши, кольца, цепочки разных фасонов, брелоки и тому подобные предметы, да еще мелкая посуда — рюмки, стакаччики, ложки, винные приборы. Так же, как и прежде, большинство этих вещей после изготовления подвергается золочению, серебрению, гравированию, а некоторые из них — броши, браслеты, серьги, кольца,- кроме того, украшаются искусственными камнями, эмалируются.
Да можно сказать, что сохранена и та же специализация, которая, правда, в условиях фабрики имеет более оправданный и даже необходимый смысл. Разделение труда сохранено и, видимо, в дальнейшем будет лишь прогрессировать.
Ведь и в рассказе Павла Андреевича Каменского мы в довольно тесном кругу домашних производственных отношений видели, наблюдали это разделение труда, когда один вырубал заготовки, другой выбивал требуемое изображение, используя штамп, третий эмалировал, четвертый гравировал и т. д.
Описание технической стороны промысла, для того чтоб человек, не сведущий в ювелирном производстве, мог хотя бы принципиально понимать суть некоторых процессов, должно быть отдельным для каждого производства, так как приемы и инструменты, употребляемые при этом, совершенно различны.
В начале производственного процесса уже в те далекие годы стоял пресс, по-красносельски «прец». Конечно, это не тот пресс, какой можно увидеть в заготовительном цехе Красносельской ювелирной фабрики. Кстати, стоит сказать и о «разнокалиберности» этих сегодняшних прессов фабрики. Есть среди них малютки, для которых достаточно малого усилия руки, есть и «слоны», способные давить с усилием в двести тонн. Это уже не те балансирные, которые приходилось раскручивать вдвоем и вручную, а эксцентриковые, фрикционные, приводимые электричеством. Сидит сегодня у такого гиганта человек — штамповщик, слабое усилие — и — ух! — выдохнет махина, вдавив металл в металл.
А на участке мелкой штамповки только перестук стоит: работают сразу несколько десятков прессов.
Было же когда-то иначе. Работа на «бойне» производилась двумя людьми. «Бойня» — тот же пресс, вес ее был что-то около шестидесяти пудов, — самый мощный по тому времени механизм в промысле.
Работали так: один человек подкладывал под штамп предметы, другой — поворачивал рычаги, опуская винт пресса и поднимая его. Работали и по три человека на самых больших «бойнях».
И обычный пресс, и «бойня» требуют большого внимания при установке верхних и нижних «шашков» и штампов. Следует выпуклое изображение на штампе точно совместить с его противоположностью на матрице и лишь после того, закрепив штамп и матрицу, работать.
Гравирование штампов — особая отрасль промысла, хозяева которой — граверы по стали. Штамповали в Красном большею частью кресты и образки. Собственно, с производства именно этой продукции и началось расширение промысла. И первыми крестами села Красное были кресты старообрядческие, так как оно само село — старообрядческое. Очень близка по технологии к выработке крестов и образков выработка золоченых эмалированных колец с выштампованными на них надписями, большей частью с именами святых. Заказчиками на такую продукцию были также, как на кресты и образки, монастыри и церкви, сбывавшие эти изделия в громадных количествах.
Красное «гнало» массу всевозможных цепочек, разных по толщине и по длине, по виду своему. Изготавливались они из серебряной проволоки.
В первую очередь приготавливали проволоку. При помощи «ворота» выкованный ковалями до известной толщины серебряный стержень постепенно протягивался через все более и более узкие отверстия — «волоки», пока не получалась проволока необходимой толщины.
Полученную таким образом серебряную проволоку на особом станке — «скальне» — наматывали спиралью на круглый металлический стержень, толщина которого соответствовала внутренней поверхности звеньев предполагаемой цепочки.
Кстати, как и все, чем было оснащено ювелирное производство тех лет, упомянутые здесь приспособления весьма примитивны. «Ворот», например, — длинная узкая скамейка, на одном конце которой укреплен горизонтально вращающийся при помощи рукоятки вал. К валу был прикреплен льняной ремень, к свободному концу которого были приспособлены клещи. На другом конце скамейки укреплена была неподвижно стойка. В нее-то и помещалась «волока». «Волока» же — просто стальная плита с просверленными в ней сквозными круглыми отверстиями разной величины.
«Скальная» была небольшой удлиненной скамейкой с деревянными стойками, на которых помещался деревянный валик с еревянным колесиком на одном конце и с металлическим зажимом на другом. В зажим этот вставлялся круглый металлический стержень. На стержень наматывалась проволока, и работающий начинал вручную вращать колесо, отчего вращался валик, а вместе с ним и стержень. Короче: все это — деревянное, скрипучее, почти доисторическое. Полученную с помощью этих приспособлений проволоку разрезали вдоль спирали стальными ножницами. Получалось множество изогнутых уже, но разомкнутых колечек — будущие звенья цепочки. Затем начиналось спаивание колечек. Работу эту производили обычно дети, особенно если цепочка очень тонка.
Труд этот, казалось бы пустяковый, был крайне нездоров. Детям, занятым спаиванием, приходилось дуть в паяльные трубки (февки) по многу часов.
Для того, чтоб цепочка получилась после спаивания всех звеньев ровной, одинаковой, ее протягивали через соответствующие отверстия — волоки. А чтобы придать цепочке обыкновенную употребляемую форму панцирной или кандальной, ее скручивали, пока отдельные звенья не изгибались до нужной формы.
После того, как цепочке придавали необходимую длину и толщину, к концам ее приделывали колечки, кисточки, всевозможные застежки — смотря по цели. Затем цепочка шла в отбел с последующим полированием ее. Последнее состояло в том, что отбеленные и высушенные цепочки встряхивали в холщовом мешке с сухими древесными опилками. Цепочки начинали блестеть.
Цепочки изготовлялись самой различной длины и толщины, по-разному скручивались. Основные сорта назывались: бортовые — весом в 6 — 20 золотников, крестовые — весом в 1,5 — 6 золотников, кучерские- весом в.6 — 25 золотников, шейные дамские — весом в 6 золотников.
В среднем один человек мог спаять за день 7 — 8 аршин обыкновенной шейной цепочки. Цена аршину была 4 копейки. На аршин шейной цепочки приходилось около 400 колец. Значит, за один день работающий спаивал больше трех тысяч колец. Производство цепочек, наименее сложное, сосредоточено было главным образом в деревнях Есюнине, Ильине, Маланьине, Мишневе, Мельничищах.
Принцип изготовления цепочек на сегодняшней фабрике почти тот же, но изменились условия работы: применено механическое дутье, используется оборудование, иные приспособления.
Более сложно производство браслетов. Из серебряной пластины ножницами вырезывались две одинаковых узких полоски, длина их была равна окружности браслета, ширина же — несколько больше, чем последующая окончательная ширина браслета. Полоски изгибали в кружки, концы кружков спаивали друг с другом. Полученные кружки надевали на деревянные «болванчики» и ударами деревянного молотка им придавали овальную форму браслета.
Затем края одного кружка (будущая наружная- верхняя часть браслета) на особой наковальне — шпираке — деревянным молотком загибали внутрь по всей окружности, а поверхности другого кружка, соответст вующей внутренней (нижней) части браслета, ударами молотка придавали слегка вогнутую, желообразную форму. Этот кружок припаивали с внутренней стороны к загнутым краям первого кружка. Таким образом получали полое кольцо овальной формы браслета. Кольцо это распиливали на две равные части. К концам половинок приделывали замок и петли. Половинки после присоединения получались как бы размыкающимися на петлях. В таком виде браслет отбеливался. Отдельно от него изготавливалась накладка, состоящая из всевозможных украшений и искусственных камней. Она прикладывалась к наружной стороне браслета. Чаще всего камни крепились при помощи кастов — круглых оправ, припаянных к поверхности накладки. После золочения браслет считался готовым.
С искусственными камнями изготавливались и «супиры» — кольца и серьги. Серьги вырабатывались двух видов: одни — из серебряной проволоки, другие — дутые — из серебряной пластинки. Первые вырабатывались также двух типов: сережки змейкой и сережки пуговкой. Дутые сережки назывались «сережки калачиком». Их и по сей день зовут «калачиком», и по сей день налажено широкое их изготовление. Они к тому же и просты в изготовлении. В основном участники здесь — штамп и пайка. Выделываются такие сережки золочеными нескольких размеров.
Особняком от этих производств находилось, да и находится, пожалуй, сейчас, производство посуды. Славилось производством посуды когда-то село Сидоровское, но с перемещением ювелирного центра в село Красное производство это там захирело. Сегодня Красное широко экспортирует свои посудные изделия за рубеж. Но об этом позднее.
Под столь общим названием «посуда» следует упомянуть довольно широкий круг предметов: рюмки, стаканчики, ложечки для варенья, ножи, вилки, щипцы для сахара, ситечки для чая и т. п. Все эти вещи также поступали в продажу обычно золочеными с выгравированными на них рисунками.
Каждый вид изделий требовал для своего изготовления особых условий, особых приемов. Производство это выглядело гораздо сложнее нынешнего. Сегодня применяется здесь самое широкое оборудование, позволяющее прибегать в каждом случае к штамповке или к давлению.
Например, небольшие винные стаканчики обыкновенно штампуются. Раньше для изготовления такого стаканчика вырезали пластинку, форма которой представляла развертку боковой поверхности стаканчика. Пластинка изгибалась так, чтоб получался как бы стаканчик без дна. Края ее спаивались. Затем полученный усеченный конус расправляли, что было делом длительным. Все это аккуратно опиливалось, припаивалось донышко…
Ныне на эту операцию уходит несколько мгновений.
Поверхность стаканчика отбеливали, «чесали» ее металлическими щетками, чтоб отшлифовать поверхность для позолоты. После золочения изделия «шабовали» и «воронили», а затем уже гравировали.
Промысел занимался, да и ныне занимается, производством искусственных драгоценных камней. Камни эти изготавливали из особого цветного стекла. Производство это распадается на две совершенно самостоятельные отрасли: печатание камней (пожалуй, самая горячая отрасль в промысле — плавка стекла) и гранение их.
Гранением ранее занимались в селе Сидоровском и в соседних с ним деревнях. Красное печатало камни. Ныне в Красном и гранят, и печатают камни.
Вот, пожалуй, и весь круг основных работ Красносельского промысла, взятый из того времени.

ЗОЛОТАРЬ ДА СЕРЕБРИЛО

На читающего эту книгу, наверное, уже повеяло тем странным тайным духом, которым отмечено Красное, его затейливая, но и сумрачная старина.
Только что мы посетили одну из бывших «игрушечных фабрик» — дом Павла Андреевича Каменского. Рассказанное им переселяет в старинный и редкий мир, может быть единственный в России, где «над златом чахнут», но не над златом сундука… Речь идет об изнурительной, на бесконечность заведенной работе, не имеющей никакого отношения к ювелирному искусству.
Но пройдем полсотню шагов до еще одной бывшей «игрушечной фабрики». До дома Сергея Александровича Грустливого. Он один из тех, кого считают в Красном основателем фамильной династии ювелиров. Сыновья его — ювелиры, внуки — также склонны к тому. Сергей Александрович в красносельской старине несколько на особом месте. Но… Старики хорошо говорят. Интересно. Надо ли рассказывать за них, если, к счастью, живы сами и память имеют ясную.
Сергей Александрович Грустливый…Седенький согбенный старичок, хотя и помоложе Павла Васильевича Каменского, а «сдал» пораньше. На это есть причины. Смотрит живо, но глаза за голубым дымком, где-то, словно осел на них весь чад, дым и пары ядовитые, которыми столько дышал он, многие годы служа красносельскому промыслу его первейшим «золотарем да серебрилой». Такие глаза, наверное, у добрых волшебников, у чародеев-кудесников должны быть…
«Прежние» люди на слово пощедрее, без скупости. Много историй о селе Красном было рассказано мне Сергеем Александровичем. Не один зимний вечер провели мы с ним в долгих разговорах о том, как было, что было и кем был сам он… Грустливый. Даже в фамилии его слышишь словно бы отклик на что-то невеселое и старое-престарое. Но по натуре своей Сергей Александрович, мало сказать, общительный. Он еще и ногой притопнет при веселом случае, и усы подкрутит, и песню свою излюбленную споет:
Скажи-ка, дядя,
Ведь недаром…
«Золотить я начал с 11 лет. Товар вызолотишь хорошо, да два товара испортишь. Однако толк вышел. Учился потом в техническом профессиональном училище. Повезло мне, можно сказать. Стоял у нас на квартире настоящий гальваник, и я пошел после училища к нему в ученики. Егор Никитыч Суворов.
Подучился я у него. Вот он мне как-то и говорит: «Купи теперь, Сережа, элемент Бунзина — батареи. Я тебя научу, как с ним работать. Это что-то году в 1908 было. Поехал я в Ярославль за этим элементом. Сродник там у нас торговал. Приехал я к нему, говорю: «Дядя Николаша, вот мне что надо бы…» Он мне: «Со мной рядом есть магазин аптекарский. Пойдем». Пошли. Действительно, нашлись там элементы Бунзина. Я взял два аппарата. Возвратился в Красное. Вот так и стал золотить уже по-грамотному. Все пошло по химии. Сам зарядку батарей делал. Пошла работа. В ванну за один раз десять пар «калачей» на «меднике» — на проволоке медной — опускаешь или колец «обручалки» штук двадцать пять. И только успеваешь опускать да вынимать. Одну «меднику» опустил в ванну — другую вынимаешь оттуда.
Отец у меня тоже золотарем да серебрилой был. Только золотил он попросту. В чугунке. Но от него я впервые все перенял. Учил он меня, как материалы варить, «кровяную соль», скажем, или «желтую каль». Ведь как было. Таили друг от дружки, что удавалось узнать новое. Вот матери моей двоюродный брат ездил в Москву со своим товаром и привез что-то похожее на сахар. Но названия так и не сказал, умирал, но не сказал. Тогда это вещество чудом казалось: немного в ванну положил — золоти хоть неделю. Потом я сам уж узнал, что это куприйкалийцеанатум!»
Но коренные золотари пошли вот в Красном, и вообще в здешних местах, от Егора Никитовича Суворова: Павел Еферьевич Жаров, Алексей Васильевич Смирнов, Афанасий Иванович Чулков и вот я. Человек семь всего. Работы всем хватало.
А в 18-м году организовали в Красном ювелирную артель. Это в том доме, где теперь поселковая почта. По 21-й год до призыва в армию я в артели состоял- золотил, конечное дело. А пока служил, артель эта распалась. Приятель аппарат мой после того жене моей принес. «На, — говорит, — Лизавета Лександровна, а то пропадет…» Ну, когда вернулся я домой, снова золотить начал на дому.
Жена без меня на дому же «калачи» работала. А тут она стала моей помощницей. Сам я работал утро, пока жена по хозяйству управляется. Я отдыхать — она на мое место садится. Золотит. А уж маленькие детушки помогали — на «медники» нанизывали изделия, готовили к золочению…
В доме был постоянно и чад, и смрад.

В 28-м году я опять начал работать в артели. Звание мне стало: мастер по золочению и серебрению. А попросту — золотарь да серебрило. Работа было посменной. Со мной Александр Дмитриевич Огородников работал. Две бригады у нас было и обе вместе золотили, серебрили. В великой тесноте. Тут и золотили, тут и сливали.
В тридцатом году составлял я оксидоровку радужную. Ванна на 60 ведер — не шутка! Дело к концу шло, а за мной посыльные все прибегают: иди к телефону. Я не иду. Нельзя мне бросить ванну. А ко мне опять: срочно к телефону! «Ну, говорю, с этой химией шутки плохи!» А мне: «Ничего!» Вот, пока я ходил, подручные мои вывалили мышьяк в ванну сразу, мы, мол знаем, как ванну составить. А мышьяк из совочка надо рассыпать понемногу. Я пришел — а они лежат вповалку и туман голубой над ними. Я догадался. Вытащил сразу двоих. Потом своего ученика вытащил Володю Курдюкова. Побежал к ручью ополоснуть лицо, в себя прийти… Да вот как к проруби ткнулся, так и остался. Уж через час фарбовщик один пошел к проруби воды зачерпнуть, а я там. Уже зима была, мороз. Бедолаги мои провалялись в больнице по три недели, а я пять месяцев — с крупозным воспалением легких. Операция была. И вышел я из больницы инвалидом. Вот вроде и вся моя золотарская судьба. Но в 37-м году вызвали меня в наше управление, оно в Ярославле было. Давай, говорят, поработай. И снова я стал при золотом деле жить. У нас в округе сколько деревень и сел ювелирных! Вот работал я по золотке в Сопыреве, в Веселове, в Густомесове, в Сидоровском. Учил, готовил других мастеров в каждом но- вом месте. Вроде Кирилла и Мефодия в одном лице был по золотой-то части, доносил ремесло зто до народа.
Но больше работал дома. Человек 500 приносили мне свою работу: из Густомесова артельные мужики, от своей артели красносельской, от сидоровской.
Были у меня среди такого множества людей и любимые мастера. Иные явятся, как праздник принесут. Работа-то муторная, однообразная, хоть со стороны вроде бы смотреть на волшбу походит.
Вот из Густомесова придут отец да четыре сына. Монев Александр Андреевич со своими молодцами. Приносят они работу всегда интересную, все больше броши. Это не «обручалка» вам, не «калач!» С выдумкой! Лучше Александра Андреевича никто не работал броши. Принесет брошку «ландыш» — залюбуешься! Лист серебряный, и накладка в кастах, как цветочки ландышевые по ней!
Веселый народ они были. Все пятеро в полушубках ввалятся: из-за Волги с мороза к тебе пришли, как из другого мира. Только пар от них. Я золочу, а они смеются, балагурят, вина принесут, пьют полегоньку. Веселый народ!.. Да…»
Старый мастер задумывается о чем-то приятном. А я прошу его рассказать, донести до меня ту обстановку, быт его былой, в котором «одевал» он чужую работу в золото да серебро.
«А золотил я в разных местах. Была у нас и «кузница». Печка-столбик там стояла. В большом чугуне — старое золочение, лет по 15-ти держали тот раствор, как вчерашние щи. Золочение же проводили в блюдах больших. Ставишь блюдо на плиту — и кипятишь, помешиваешь. Это первоначально, первобытно…
А потом к совершенству шло. Вот батареи стал я использовать при золочении. Тут уж убытка не было. По книге. Только смотришь дозировку. Столько-то «едкой кали», столько-то «куприйкалийцеанатуму», фосфорного натру, сернокислого натру, углекислого натру…»
Перечисляя всю эту премудрость на свой речевой лад, старик важным становится, величественным. Не шутка терминология!
«Потом уже не в «кузнице» я золотил, а в сенях на примусах. Три примуса у меня постоянно пылали. Вот только не кашу на них варили! Работал я с пяти часов утра до десяти часов вечера!..
Так я с восьмилетнего возраста и работал. Отец же мой начал с 17 лет работать кресты эмалевые, а когда глаза стали плохо видеть, перешел на выработку «обручалки» — колец обручальных. Золотил он всегда сам. Вот пойдет, бывало, плавить серебро в кузницу и меня с собой возьмет, чтоб привыкал. Углей ему принесешь, изложницы нагреешь, «подъемы», клещи то есть, подашь, молотки из дому принесешь. Он кует, а я уже ему держу на наковальне слиток клещами, в восемь-то лет! С того времени так все при металле…»
Сергей Александрович теперь целыми днями до глубоких сумерек в огороде. Нередко в дом, его постучат:
«Приходите позировать!» Это из Красносельского училища художественной обработки металлов приглашение. Старик не отказывается. Приходит. Сидит на возвышении седой, спокойный, словно бы дремлющий или думу думающий долгую — длиною в жизнь. Тихо. Поскрипывают планшеты, шуршат карандаши по бумаге. Спокойно сидит старик, терпеливо. Может, думает он о том, что в стенах училища тоже не воздух просто, а раствор — «золочение» — и происходит в данный миг невидимый почти процесс, вроде гальванического: откладывается в молодых людях, полукружием обступивших его, золото навыка, искусства, творчества. И своих внуков может увидеть он здесь…
Ну а они — молодые?.. Что видят они в нем? Старика? Натурщика? Модель живую? А может, тоже угадывают по его седине, по голубоватому туману глаз одну из уходящих легенд красносельского ювелирного промысла? ..
Рассказано вот о двух выходцах из старого Красного. Немного их осталось — стариков. В двух этих рассказах, разумеется, не могло полно прозвучать самое главное о красносельской старине, о принципах этой старины. Вот почему мне хотелось бы рассказать о прасолах. Поскольку рассказ этот может пролить свет на многое. Вы уже обратили, очевидно, внимание, что слово «прасолы» не раз употреблялось в этом повествовании. Посмотрим попристальнее, что же скрыто за этим словом.

ПРАСОЛЫ

Еще при малом развитии промысла,при крепостном праве, ходили по Красному торговцы, стучали по окнам: «Хозяин! Нет ли серег-колец, крестов-образков?!.»
В середине прошлого века картины такой не наблюдалось — роли поменялись. Теперь мастер шел под окна к торговцу с теми же почти словами, заменяя в них разве что «нет ли»? робким «не надо ли?».
Торговец быстро понял выгодность своего положения, начал притеснять мастера. Выражалось это чаще всего в уменьшении платы за работу мастеров. Более «темным» становится способ расчета. Деньгами выдается мастеру лишь малая часть причитающегося, остальное же торговец (прасол по-красносельскому) предлагает мастеру получить продуктами первой необходимости, ставя за них удвоенную против обычного цену. На руку торговцу было отсутствие правильной организации торговли и кредита под залог изделий кустарей.
Часть кустарей «работала» свои изделия из получаемого от прасолов по весу серебра. По весу же сдавались и готовые изделия, за которые прасолом устанавливалась незначительная плата. Другие мастера, «работая» из своего материала, не имели возможности сбывать самостоятельно свои изделия на рынок и вынуждены были продавать их тем же прасолам за ту же самую плату, исключая стоимость материала.
Только самая небольшая часть мастеров-кустарей сбывала изделия свои на рынок. Кстати, они же впоследствии становились такими же скупщиками, прасолами.
При таком положении дел невысокая оплата труда кустарей лишь продолжала понижаться. Мастера в погоне за более или менее подходящим заработком вынуждены были удлинять ежедневное время работы, уже не заботясь об изяществе и качестве изделий.
Если ранее мастер, работавший изящнее прочих, мог рассчитывать на более высокую оплату за свой труд, то позднее получал больше тот, кто работал быстрее.
Получалось по пословице: беда беду родит. Быстрота, вынужденная быстрота в работе, приводившая к ухудшению вида изделий и их крепости, вследствие же этого вела к новому понижению цены за изготовленный мастером товар. Получался порочный круг, из которого выхода не было.
В то же время при обнищании кустарей дела прасолов шли в гору.
До 1895 года в летнее время кустари по вечерам не работали. С наступлением осени начиналась работа при огне. И первое сентября почиталось в Красном за праздник. С этого дня работать начинали усидчивее, что означало и работу по ночам. Праздник этот так и называется по-местному — «засидки».
Погоня за неуловимым заработком сделала жизнь кустаря беднее на один праздник. Сохранялся он позднее уже без собственного значения этого слова, потому что работали в вечернее время уже и летом. Засидки стали, так сказать, круглогодовыми.
Таким образом, хозяином положения в промысле был рубль, а не искусство, прасол, а не мастер.
Уже в упоминаемом здесь труде «Развитие капитализма в России» Ленин писал: «Мелкие крестьянские промыслы порождают в массе случаев особых скупщиков, специально занятых торговыми операциями по сбыту продуктов и закупке сырья и обыкновенно подчиняющих себе в той или другой форме мелких промышленников».
Женский труд применялся в промысле наравне с мужским. Использовался довольно широко и труд малолетних. Дети становились прямыми помощниками родителей с 7 — 8-летнего возраста. Особенно часто детский труд использовался на пайке цепочек, так как занятие этим требовало острых глаз и чуткости детских рук. Все это отражалось не только на здоровье детей, но и на их умственном развитии.
Прасолы Красного — это не какая-то малая кучка людей. В 1912 году из 542 промысловых дворов села Красное 46 дворов принадлежало прасолам, не имеющим своего производства. Из того же числа дворов 11 принадлежало хозяевам крупных мастерских, которые, кстати, также не ограничивались только одной продажей изделий, изготавливаемых в собственных мастерских.
Скупщики водились не только в селе Красном, но и в каждом селе, в каждой деревне красносельской округи, в которых крестьяне занимались ювелирным промыслом. Так, например, в Сидоровской волости был прасол Рябов из деревни Кононово, на которого работали не только 15 промышленных дворов этой деревни, но и много дворов в других деревнях этой волости.
Прасолы… Промысел был для них истинно золотым дном. На отблески, отсветы этого дна слетались и торговцы-пришельцы из Питера, Москвы, Киева… Всем мерещилась здесь пожива, но не искусство. Сергей Александрович Грустливый немало рассказал мне о них. Все типажи, все проныры, знающие, где пахнет копейкой. У Сергея Александровича дар изображать их «в лицах».
Вот он начинает рассказывать про дедушку Афанасия, как звали в Красном прасола Афанасия Павловича Саксонова…
Лицо становится прехитрым, глаза незнакомо забегают. Таким, наверное, и был этот «дедушка Афанасий»… И Сергей Александрович поясняет: «Он не выговаривал «д». Все у него получалось через «т». Имел он пивную в центре села, чайную. В пивной он и умер за стойкой, хотя сам трезвенник был…
Плешивый был, с бородой, роста небольшого, но плотный. Он ничем не брезговал. Заартачится иной прасол, не берет товар. Что делать мастеру? Иду к дедушке Афанасию! Он возьмет. Правда, так возьмет — не обрадуешься. Зато расчет у него скорый: тут же и получай денежки. Знал, как себя с мастерами держать:
шуточкой-прибауточкой окрутит. Придет мастер: «Афанасий Павлыч, возьми товар!»
«Если никто не возьмет — приходи ко мне. Я возьму!»
«Так уж я у всех был, Афанасий Павлыч! Не берут…»
Помолчит дедушка Афанасий. Вроде бы и в раздумье. Равноду-у-ш-ненько спросит: «А сколько ты за это просишь, что люди не берут?..»
— «Да два рубля за фунт! Кольца у меня…»
«Полтора рубля получай и расчет сейчас дам!»
Делать нечего — надо отдавать. А то семья дома ждет.
Возьмет дедушка Афанасий товар, а летом с открытием навигации он продает этот товар по хорошей цене другим заезжим торговцам. Сам дедушка Афанасий никуда не ездил из Красного с товаром. И этот товар он перепродавал тоже на дому.
Были и мелкие торговцы ювелирным товаром, вроде коробейников… С ящичками ходили, ездили.
Придет такой торговец к Саксонову:
— Афанасий Павлыч! Дай товару! Попродавать…
— Так ведь ругаться будем…
— Почему, Афанасий Павлыч?
— Да ты мне сейчас издалека кланяешься, а возьмешь товару-то — не будешь кланяться-то. Мне не жалко товару, а жалко того, что знакомство потеряем.
— Ну, что ты, Афанасий Павлыч! Что ты!
— Ну, ну! Бери! На. Доверю, доверю. А сколько тебе?
— Да рубликов на двадцать пять…
— Многонько пожалуй… А?! Ну да бери, бери…
Раз дает, другой. На третий раз торговец побольше заберет. И правда: проходить после этого стороной норовит. Проторговался, прожился.
Дедушка Афанасий кричит ему:
— Николай! Николай! Подь-ко сюда. Что, милый, не кланяешься мне? Вот ведь я какую обиду тебе сделал! Доверил много-то! А?
— Да уж извини, Афанасий Павлович! Расплачусь.
— То-то. Не забывай!
Дедушка Афанасий — целая эпопея в памяти старика Грустливого.
Многих прасолов помнит Грустливый. И почти к каждому из них нечто вроде притчи. И смешно и горько.
«Да… Прасола… — в раздумье произносит он.- Вот отец у меня работал в Петербурге Как сейчас помню и адрес, по какому он отправлял изделия свои туда: «Горохова, 49. Абраму Яковлевичу Почталец». И сам Почталец ездил к нам в Красное трижды в году. Худощавый, низенький. Интеллигентного вида. Ему отец до смерти работал. Гурману Борису Ильичу в Москву он также работал. Киевскому еврею Сутину работал, я уж потом тоже ему работал. Братья Лазоровские оттуда же ко мне ездили. Брали цепи вчерне и золотили их в Киеве сами — так куда им было выгодней…»
И снова смешок, в усах лишь припрятанный, промелькнет под струенье слов:
«А то еще от Москвы Арон Барахович приезжал через каждые 2 — 3 месяца. Паралитик, почитай, видел плохо, а вот разглядел, где поживиться можно. Вон откуда приезжал!
Подрядил он Алексея Аксентьевича Чулкова, Гармошкиным у нас его кличут, чтоб тот водил его, вроде поводыря. К тому ж язык русский плохо он знал и был ему Гармошкин вместо переводчика и личного секретаря. 12 целковых платил ему Арон.
Да кого сюда только не приносило! От крупных до маленьких. Кесарь вот был… Коробейник. По ярмаркам, по чужим городам шлялся. Сам крестов наделает. Приедет на ярмарку, сидит, торгует. Хитро торговал. Крестов он привезет мельхиоровых больших и маленьких — серебряных. Но и те и другие нательные. Подходят покупатели, спрашивают: «Дедушка, почем кресты? ..» — «Цена одна, цена одна: большой металлический и маленький серебряный, а цена у меня одна — пять копеек, пять копеек!»
Вот у него все мельхиоровые и разберут кресты. Ему того и надо!
А большие прасолы друг с другом знались! Компанией всегда вместе держались, как стая. Собирались по вечерам в карты поиграть — купечество!
Вот Андрей-то Чулков (о нем было уже рассказано. — В. Ш.) зашибал шибко. Поедет с товаром на ярмарку, а назад приедет… не только чтоб денег привезти — в исподнем! Он никого не почитал. Прасола, бывало, запрутся, прикажут человеку, чтоб никого не пускал к ним. А Чулков увидит у них свет на втором этаже и стучит. Ну, человек ему внушает, мол, нельзя, не велено.
«Поди, скажи им, что знаменитый актер пришел Любим Торцов!»
Человек пойдет, доложит. Прасолы — карты в сторону, после еды да питья отчего не позабавиться!?» «Давай его сюда!»
Входит Чулков. На обеих ногах вместо сапог по старому картузу бечевками прикручено. На голове- тоже картуз, козырьком назад.
— Здравствуйте, господа пузатые!
— Здравствуй, здравствуй! Ты, Андрюша, вроде опять немножко зашиб, a? А мы-то думали и впрямь Любим Торцов…
— Я любимее и торцовее. И желаю с вами в карты сыграть.
— Да как же ты будешь играть, мил человек, у тебя одна душа и ни гроша, а поверх души одна рубашка.
— Я не проигрывать пришел — выигрывать! У меня всегда все козыри!
— Как так? — А так!
Снимает с одной ноги картуз, козырьком об стол- шмяк! «Вот вам один». Второй снимает и опять об стол козырьком. «Вот вам второй! .. А это вам третий — дама пик! — И бряк с головы картуз об стол.- Моя взяла. Денежки, господа!» Те, известное дело, поржут и скажут: «Ну, денежки ты свои имей, а вот за находчивость выпить тебе не грех». И так накадят его, что как мертвый потом валяется. Так и унесут на улицу…»
Рассказам таким нет конца. Да. Старина красносельщины густа и смешным, и печальным. И, воспроизводя здесь услышанное мной от старейших жителей села Красного, я забочусь об одном — дать почувствовать читателю здешний необычный воздух, увидеть Красное как бы из глубины.

В ПОИСКАХ ВЫХОДА

Нельзя сказать, что Красное не искало путей к изменению сложившегося порядка в своем промысле. Промысел, разросшись до грандиозного, продолжал в то же время все дальше разрушаться, нивелироваться как художник.
А было ли оно хоть когда-то свое, здешнее, особенное лицо промысла, его художественный почерк? Было, как была и почва для появления целого ряда отменных мастеров-серебряников. Правда, изделия их были и грубоваты, и архаичны. Не лишены они были и стилистических колебаний, и более того — смешения всевозможных стилей. Строгий, унаследованный от давних времен орнамент в соседстве с легкими завитками рококо был характерен для изделий той лучшей поры. Речь идет о XVIII веке. Но при этом в грубоватой, но искренней наивности работ того времени была та особая привлекательность, которая лишь и присуща истинно народному творчеству. Речь идет именно о народном творчестве, о промысле, живущем в гуще народа.
В разное время мастера Красного, чувствуя, что необходимо каким-то образом выбраться из создавшегося тупика узкой специализации, посылали детей своих для обучения в столичные мастерские. Но, видимо, не было случая, чтоб дело доводилось до конца. Посланный вскоре возвращался, так как семья не могла содержать его.
В конце прошлого столетия, в 1897 году, по инициативе Костромского уездного земства в селе Красном был открыт класс технического рисования. Сюда принимались дети, достигшие одиннадцатилетнего возраста, — и мальчики, и девочки. В классе преподавали рисование, лепку, черчение, проводились практические занятия по золото-серебряному делу, гравировке по металлу, учили чеканному, сканному, эмальерному, посудному и ювелирному делу. Более того, класс рисования принимал заказы на изготовление золотых и серебряных изделий. Обучалось в классе до семнадцати человек.
Целью устройства класса было развитие художественного вкуса среди кустарей. Но деятельность класса при его скромных средствах для такого большого промысла, как Красносельский, в котором работало в то время до 6000 человек, не могла, разумеется, оказать определенного влияния на развитие промысла.
После нескольких лет существования класса технического рисования возникает мысль о преобразовании его в художественную ремесленную мастерскую. Кстати сказать, мысль эту поддержало и местное население, хотя при зарождении класса оно недоверчиво отнеслось к той новинке. Кустари довольно охотно вносят небольшой процент от продажи выработанных ими вещей на постройку здания будущей Художественной ремесленной учебной мастерской.
Занятия в новом здании мастерской начались 1 марта 1904 года. Учащимися ее стали 46 бывших учеников класса технического рисования. Был утвержден устав Художественной ремесленной учебной мастерской, где говорилось о назначении ее: «Сообщать обучающимся художественные познания и технические приемы, необходимые для мастера по золото-серебряному делу».
Мастерская начала свою деятельность с трех нормальных классов и одного приготовительного. Первый выпуск учащихся состоялся в 1905 — 1906 году. Окон- чившие получили звания мастеров по золото-серебряному делу. Собственно, первые выпускники мастерской были свежей струей, влившейся в стоячие воды промысла. Разумеется, мгновенного улучшения не последовало, не всколыхнулись тут же эти «воды», но бывшие питомцы мастерской уже не могли, приходя в мастерские Красного после четырех лет обучения, примириться с обстановкой, с требованиями производства старого прежнего промысла.
И в 1913 году в селе Красном открывается образцовая мастерская. За год до ее открытия бывшие выпускники мастерской при содействии заведующего В. М. Анастасьева организуются в художественно-ремесленную артель. Как видите, слово «художественно» начинает завоевывать себе место в промысле.
Устройство артели дает возможность окончившим курсы учебной мастерской работать в том направлении, которое они получили. Артель убедительно доказала значение художественно-ремесленного образования для промысла. Она за малое время существования участвовала на многих выставках, изделия ее пользовались успехом и находили сбыт. Продажа изделий производилась и на волжских пароходах, курсировавших между Ярославлем и Нижним Новгородом.
Учебная мастерская, таким образом, постепенно расширяла границы своего влияния. Но перед ней стояла главная задача.
У Красносельского промысла сложился традиционный характер производства. Характер, как мы уже видели, довольно неширокого свойства. Позади у промысла лежало целое столетие — путь немалый. Столетие это, имеется в виду XIX век, было временем за- мерзания искусства, как основы промысла. Это было столетием ремесла. На протяжении всего XIX века не наблюдалось в промысле никакой эволюции. В изделиях его не чувствовалось связи с русским народным искусством, не замечалось малейшего проблеска самобытного народного творчества.
Для дальнейшего развития промысла, которое наметилось с возникновением учебной мастерской, необходимо было не только способствовать развитию вкуса и технических навыков, но и придать изделиям национальное своеобразие. В своеобразии этом должны были сказаться, очевидно, вполне местные особенности природы, быта, нравов. Ведь в любом кустарном промысле именно это своеобразие является наиболее ценным. Промыслу предстояло обрести лицо — собственное, живое, народное.
Понятно, что быстрой эволюции не могло произойти. На молодых мастеров, как, видимо, и на весь процесс художественного воспитания в учебной мастерской, влияли многие побочные течения той поры. Просматривая каталоги изделий, выработанных учебной мастерской, видишь, что при большом разнообразии изделий почти все они вычурной, усложненной формы, орнаментовка их далека от народного орнамента. Чаще всего она напоминает виньетки и заставки журнала «Нива», немалое влияние тут и школы барона Штиглица. Небольшие вещицы дамского туалета до чрезмерности усложнены — сплетения рыб, ветвей, птиц, да и конструктивно вещи довольно несуразны. Но в каждой вещи — поиск, желание сделать ее художественной.
Разумеется, есть среди них и удачи. Но очень много случайного, наносного. Однако промысел явно вступил в пору поисков и находок

О СУДЬБАХ ЮВЕЛИРНОГО ИСКУССТВА

Дальнейший путь промысла — артельный и лишь в наши дни, с начала шестидесятых годов, — фабричный. Ощутимые изменения для фабрики принесли именно шестидесятые годы-годы истинного и широкого пробуждения интереса к народному искусству. А в этом смысле мы сказочно богаты, хоть и выглядим порою нелепо, как человек жаждущий в близком соседстве с водой.
Лишь по одной только Российской Федерации свыше двухсот всевозможных предприятий и мастерских, где вытачивают матрешек, расписывают, режут, ткут, плетут, вышивают…
Буквально за несколько лет фабрика преобразилась: расширилась, улучшилось ее оборудование, и главное — сюда пришел настоящий художественный поиск.
Мне вспоминается красносельская артель шестидесятого еще года. Бревенчатые, грязноватые, с плохим освещением вспомогательные, заготовительные цеха, бревенчатая же изба — гальванический цех с нездоровыми условиями труда. Самым замечательным зданием был так называемый «красный корпус». Старой, дореволюционной постройки здание в два этажа, с подвальными помещениями, где расположен прокатный цех, тяжелое оборудование, прокатные станы в основном, где производили вытяжку металла на проволоку и вили проволоку.
Первый этаж интереснее. Здесь и сейчас делают сувенирные изделия, ложки, шлифуют посуду.
На втором этаже — экспериментальный цех. Собственно, здесь зарождается все, что становится позднее продукцией фабрики. Рядом с ним — эмальерный цех и музей фабрики, в котором отведено место здешним художникам.
Первой ласточкой расширения фабрики была постройка в 1961 году двухэтажного здания гальванического цеха. Пока цех размещен лишь на первом этаже. Здесь кафель, чистота, мощная приточновытяжная вентиляция.
При генеральной реконструкции фабрики, завершение которой произойдет в семидесятых годах, здание это целиком будет гальваническим цехом.
Второй этаж этого здания отдан пока что под участки крепки, полировки, упаковки готовой продукции. Любопытно, что при увеличении гальванического цеха вдвое число работающих в нем уменьшится во столько же. В 1964 году фабрика получила еще одно здание, в котором разместилось несколько цехов. На верхнем этаже — цех монтировки, самый многолюдный на фабрике. Несколько сотен женщин заняты здесь монтировкой — сборкой сережек, брошей и прочего. Много света от огромных окон, от ламп дневного света. Просторно, чисто. Вполне современное производство. Здесь царство тонких и точных движений, плавности, здесь работают женские руки, вернее сказать, пальцы. Находясь здесь, не догадываешься, что этажом ниже работают мощные прессы, станки — громыхающие великаны. Там — заготовительный цex, прессовое хозяйство.
Но и этот установившийся порядок недолговечен. Сюда в огромный монтировочный цех переберется экспериментальная мастерская из старого «красного корпуса», ниже обоснуется столярный цех.
По плану генеральной реконструкции в Красном будет, по сути дела, фабрика в фабрике. Будет построено здание-гигант, которое объединит в своих стенах весь процесс основного производства — от заготовки до монтировочных и отделочных работ. Речь идет об автоматических и полуавтоматических линиях.
Перестройка предстоит немалая. Даже «красный корпус» претерпит изменения: он вырастет на этаж. Здесь разместятся бытовые помещения, а в надстроенном верхнем этаже обоснуется фабричное управление.
Любопытна цифра, выражающая «метраж» будущих производственных площадей- 12 тысяч 500 квадратных метров! Вот что будет иметь фабрика в семидесятых годах вместо сегодняшних четырех тысяч квадратных метров! Площади вырастут почти втрое. А вместе с ними вырастет и план: с 5 миллионов 500 тысяч до 13 миллионов рублей. Число работающих при всем этом увеличится незначительно, примерно на 200 человек.
Территория фабрики будет асфальтирована, будет построена современная столовая из стекла и бетона на сто посадочных мест. Меж службами фабрики заснуют электрокары…
Все это изменит фабрику до неузнаваемости…
Но пока давайте задержимся в старом «красном корпусе» фабрики, на ее втором, пока что верхнем этаже, в фабричном корпусе, в фабричной художественной мастерской, где рождаются изделия на бумаге, где стоят они по стеллажам — уже воплощенные, уже в материале.
Здесь, наверное, и легче, и предметнее повести разговор о лице фабрики, о лице красносельского ювелирного промысла.
Ведущие художники фабрики: Петр Чулков, Леонид Игошин, Рафаил Медведев… Молодежь. Все они — выпускники Красносельского училища художественной обработки металлов. Училище — по соседству с фабрикой, буквально бок о бок с ней существует. Однако вот тоже проблема: выпускников последних семи-восьми лет на фабрике почти не встретишь, хотя именно они могли бы сделать уже сегодня многое для лица фабрики, для ее направления. Но у фабрики слишком ограничены возможности в предоставлении даже лучшим из выпускников интересной творческой работы и жилья. И несмотря на то, что красносельское училище почти единственное в своем роде!.. Только оно и способно давать фабрике, да и не только ей одной — многим другим родственным с ней предприятиям, новые творческие силы.
Ну а те, кто сегодня работают на фабрике, в «эксперименталке», что они думают о судьбах здешнего ювелирного искусства, каким видят eгo?..
Упомянутый мной Петр Чулков — внук того самого Чулкова, о котором было рассказано в главе «Высокие горы». Он первым из красносельских ювелиров был принят в члены Союза художников РСФСР. Это художник- ювелир широкого диапазона. Он ищет и находит утраченное промыслом. Он умеет придать своей вещи декоративное и рациональное качество, народное и тонкое. С металлом он обращается так, словно знает слово тайное, знает, как вдохнуть в него душу живую, тепло дара человеческого. Пожалуй, все это присуще и художнику Игошину. Их отличает понимание сути ювелирного искусства. Может, потому они и много думают о судьбе его, как о своей собственной.
Нельзя утверждать, что их пугает завтрашний индустриальный размах фабрики, нельзя, играючи, говорить, что он их и весьма радует. Их беспокоит: как все это скажется на лице фабрики?
Едва зашел у нас разговор о предполагаемых и уже начинающихся преобразованиях, как один из художников заметил: «Мне кажется, должны быть сохранены и особые ручные операции, и даже целые цеха с применением чисто ручной работы, где все, почти все, — из-под руки талантливого мастера! Только тогда, очевидно, можно надеяться, что промысел, фабрика будет развиваться довольно гармонично, без вывихов и спадов. И прежде всего тут стоит разуметь скань красносельскую, чеканку, ныне забытую в Красном и во всех окружающих его селах, где держится ювелирное дело».
«Да. Чеканка должна поселиться в Красном! — оживают другие.- Это необходимо! Тут столько возможностей! Вот где и показать Красному себя, свое лицо…»
«Раз фабрика больше становится, тут и гадать не надо — курс ее на удешевление, на массовку. Ну а раз этого уж не избежать, то просто необходимы те несколько «ручных» цехов, о которых сказано. Цеха такие на особом положении держать, чтоб цена изделий, вырабатываемых в этих цехах, в мастерских определялась самим трудом, мастерством мастера, его искусностью!»
И вот наряду с массовым выпуском изделий (разумеется, и красивых, и недорогих, как того позволят современные производственные условия, современная трактовка промыслу), наряду с этими изделиями, выполненными средствами штампа, иными прогрессивными средствами и способами, фабрика должна иметь ручное производство, обособленное от ее промышленного потока.
Это, видимо, и будет тем ассортиментом Красного, который позволит здешнему промыслу быть оригинальным. А возможность к этому есть. У Красного есть его скань, есть у него из этой скани объемные декоративные фигурки настольные. (Тут, кстати, немало поработал Петр Чулков.) Есть у Красного ныне своя перегородчатая эмаль. Можно ее, видимо, как-то по-своему расписывать, не подражая Ростовской финифти.
«А литье! — припомнил кто-то — Художественное литье! Ведь сколько выпустило за последние годы красносельское училище мастеров по чеканке и художественному литью! А ни единого не сыщешь на фабрике. Потому что условий нет для того, чтоб корни пустило это исконно здешнее искусство…»
Вот оно уже и обозначилось, лицо промысла.
Нужен промыслу такой цех, чтоб работа в нем велась на принципах и условиях художественного фонда, где изделия выполнялись бы небольшими сериями и вручную. И чтобы торговать ими без убытка…
«Ну а если этому не бывать?»
«Да, может произойти такое, тогда смешается божий дар с яичницей…» — довершает кто-то.
Опасения художников не напрасны. И хотя в будущих планах фабрики записано — выпускать 25 процентов к общему объему продукции изделий сувенирного характера, все же нужны более конкретные категории и формы. Быть или не быть цехам ручного труда рядом с цехом поточного производства. Ведь речь идет об ювелирном искусстве, об искусстве редком, народном по сути своей. Поток, как бы он ни был хорошо налажен, не отметит изделия теплом человеческой руки.
И еще об одном говорили художники. О довольно странной позиции, занимаемой иногда министерством и Торговой палатой, закупающими образцы зарубежной ювелирной галантереи для внедрения их в отечественные ювелирные производства, в том числе и в красносельское. Разработана была даже система поощрения при внедрении заграничных образцов.
Мне приходилось видеть эти образцы еще несколько лет тому назад. Они способны вызвать восхищение: настолько они совершенны в техническом исполнении. Блеск! Все это изготавливается с помощью точных штампов, выполненных в свою очередь совершеннейшими машинами.
Разумеется, тут было чему поучиться. Принципу работы, например, конструктивному решению, приглядеться к системам зажимов. Но не копировать!
Ведь это всего лишь добротная, как теперь часто говорят, работа, «чистая» работа полуавтоматических станков, что пока не по плечу фабрике, оборудование которой хоть и многостороннее, но — увы! — еще не по «последнему слову техники». И попытки «повторить», «блоху подковать» оказались неудачными. Ведь дело все в оборудовании. Когда фабрика будет располагать теми же техническими средствами, что и парижские ювелирные предприятия, изделия которых предлагались Красному за образцы, эта фабрика сможет, очевидно, наладить выпуск подобных изделий, да еще и более интересных, ярких, национальных, композиционно тонких и изящных, далеких от плагиата, на который недвусмысленно наталкивают в этом случае фабрику.
А пока что на фабрике нет даже пантографа, без которого невозможно почти изготовить точные и художественно полноценные штампы.
«Внедрение образцов», о котором здесь говорится, уже потерпело не одно фиаско. Так, Ленинградская ювелирная фабрика освоила несколько лет тому назад туалетный гарнитур: пудреница, зажигалка, расческа. Расческа в гарнитуре, правда, была своей, отечественной, а вот зажигалка — на английский манер, пудреница- на французский.
Но эти «заимствования» еще полбеды. Они преходящи. Красному развиваться нормально, в соответствии с запросами времени не дает рынок. Рынок — вечный и неизбежный пока что рок Красносельского промысла, его непреодолимый барьер. Красное, как и сто лет тому назад,- работник на село. А тут пока что существует отставание вкусов, непонимание и прочее, и прочее. Это не секрет; и впасть тут в демагогию, сглаживающую остроту проблемы, — значит пройти мимо этой проблемы.
За художественным направлением фабрики сегодня фактически не следят, об этом нет должной и постоянной заботы. Художественный совет в Москве, утверждающий изделия к производству, выступает лишь в роли эпизодической с речью короткой и категоричной, звучащей обычно так: «утвердить!» — «не утвердить». Это всего лишь весы, на которых взвешивается судьба того или иного изделия, предлагаемого фабриками.
Организация художественных советов и организация торговли — два полюса, с интересами, почти не совпадающими. У одних тенденция художественного подхода, у других — торгового. Полюса противоборствуют друг другу.
То, что художественный совет отвергает, как низкохудожественное, неинтересное, пошловатое, представители от торговли признают, одобряют. Посеребренные вещи там, где это необходимо, на Красносельской фабрике подвергаются оксидировке. Вещь, таким образом, приобретает в смысле художественном новое качество, она облагораживается, становится интереснее. Однако представители от торговли почитают такие облагороженные изделия за «непонятные народу»…
Особенно этот подход дает о себе знать на оптовых ярмарках, на которых Красное заключает торговые договоры с организациями, торгующими на селе. Новинки, как правило, на ярмарках не идут, зато старое, благополучно неяркое, неброское раскупается. Основной покупатель фабрики — Росгалантерея. Она диктует фабрике свои условия. Другим оптовым покупателем можно назвать Кооппосылторг.
Фабрика вырабатывает ныне изделия в основном из цветных металлов с последующим гальваническим покрытием — серебрением, золочением. Промысел ныне не серебряный.. Медь, томпак, мельхиор заменили серебро.
Но и на этой «несеребряной» основе промысел может развиваться интересно. Главное в том, чтоб не было смешения «божьего дара с яичницей», по образному выражению одного из художников фабрики.
В музее фабрики на одной из стен висит небольшая карта мира. Красное на этой карте как бы центр этого мира. Отсюда разбежались лучеобразно десятки ленточек — связей торговых. Иные пересекли даже Атлантику, иные обрываются в разных местах Европы и Азии. Ленточек, убегающих за рубежи страны, немного пока что. Да они еще и не означают, что тут налажены прочные и постоянные торговые связи. Ленточки, уводящие в Бельгию, Англию, ФРГ, во Францию, закрепили лишь эпизод, разовую связь. Эти страны интересует красносельская скань. Более значительной можно назвать связь Красного с Варшавой. Сюда отправляет оно посуду: винные, коньячные наборы, ложки.
Если красносельский промысел будет иметь своей основой сканные изделия и посуду, его ждет большое будущее. Это здесь чувствуют. Не случайно красноселы на промышленную выставку в Монреаль 1967 года отправили изделия именно этих двух видов: винные наборы — «Матрешка», «Карусель», «Ледоход», наборы для чая, подстаканники нескольких видов, ложки, сканные декоративные блюда, бокалы для вина, кофейные сервизы.

КРАСНОСЕЛЬСКАЯ СКАНЬ И ПОСУДА

Да, нынче так и говорят — «красносельская скань», «красносельская посуда». Говорят так же просто, как «дымковская игрушка», «хохломская роспись»… Значит, есть уже лицо у красносельского промысла!
Скань в Красное пришла при возникновении артели. Ранее техника скани Красному была неведома.
Посуда исстари — марка красносельского промысла. За последние годы посуда Красного стала весьма интересной. Она выгодно отличается от декоративной ме- таллической посуды любой фабрики страны. Не могу говорить непристрастно ни об одной из этих работ промысла. И то и другое одинаково заманчиво, одинаково сказочно. И там и тут неоглядный простор для фантазии художника-прикладника, и там и тут с металлом происходит чудо.
Но… о скани и о посуде отдельно.
Скань. Мне кажется, нынешняя родина ее — Красное на Волге — наиболее удачное место по каким-то трудно объяснимым признакам. Может быть, потому так кажется, что Красное — селение северное, оно же — селение волжское. Чудесная природа, характер людей — все здесь мне представляется благодатной почвой для развития этой ювелирной техники, такой затейливой, богатой, как сама фантазия народа, живущего в северных широтах России. Ведь и сказки не случайно на севере чаще жили, чаще здесь зарождались.
С чем сравнима скань — это серебряное кружево?
Зимнее, расписанное морозом окно. Пожалуй, оно наиболее подходит для сравнения. Но в оконном морозном узоре холод блещет, стужа колючими огоньками плещется, сумрак таится сугробный. Скань же теплом дышит. Скорее всего сравнима она с бойкой затейливой речью северных говорунов, мастеров вымысла да присказки, или с иной речью — с плавной, округлой, полунапевной… Только кажется «немой» эта серебряная «речь» узоров. Приглядеться надо, прислушаться. «Словарь» у скани богатый. Возможности ее применения в ювелирном деле — безграничны. Вот, кажется, вещь из-под штампа, гладкая, чистая, благополучная. А чего-то ей не хватает. Теплоты, пожалуй, руки человеческой… Несколько сканных элементов к ней и… ожила вещь, иной стала. Скань — чудо серебряное. С вологодским кружевом еще в близком родстве она. Как и там, на воло- годской земле, где рождается это кружево, красносельская скань — дело женских рук в основном. Там — плетея, здесь — сканщица, там из-под руки плетен вытекают «жемчужки», «речки», «елочки», «путаница», «морозы», воронья липка, здесь плетется, вьется пинцетом — «корцанками» — кружево из медной и серебряной проволоки. Но и здесь и там поется руками сказ о Снегурочке, о северных петлистых речушках, о спящих лесах, о нетающих узорах морозных.
И вот в этот мир доброй красоты народного толка совсем еще недавно вошли огромные кубки-вазы — пышные, парадные, такие чуждые скромному духу северного художника. Ныне все это вызывает улыбку. Но нелепое еще живуче. Кому не ясно, что сканной подстаканник непрактичен, так же как и сканная хлебница. Но… Велика сила инерции. И подстаканник сканной идет, пробивает себе дорогу. Какая большая и ненужная работа! Так бескультурно, бестолково используется тончайшая техника, всегда понимаемая как чисто декоративное искусство, не применимое в вещах утилитарного характера.
Возможности же иного применения скани, применения ее по назначению очень широки.
Если говорить о скани напайной, то есть о тех случаях, когда она участвует в декоративных вещах как их декор, дополнение, как серебряный или золотой рельефный узор по изделию, то сканные элементы могут присутствовать почти на всяком изделии.
Интересны творческие поиски Петра Чулкова. Известны его сканные объемные фигурки. Забавный ежик весь из серебряных завитушек. Совсем не колючий, скорее кудрявый. Фигурка лося, буйвола…
Техника скани — излюбленная техника художника. Художник понимает, какое богатство в его руках. Достаточно вспомнить его брошь-брелок «Барашек» — одну из его несомненных удач. Сразу же хочется сказать,что вот такие фигурки зверей и зверюшек, птиц и рыб, очень занятные, невеликие по габаритам, выполненные в технике скани, очевидно, вполне могут стать ассортиментом красносельского промысла, одной из самых выразительных и прекрасных черт его лица. Вещицы такого характера могут как-то варьироваться. Тут возможно и применение эмали перегородчатой и при этом росписи по эмали, применение чеканки, литья. А сколько юмора можно вложить в фигурки этих зверюшек.
Хочется фантазировать и фантазировать. Кому, скажем, не приятно оставить на столе своем небольшую потешную и яркую сканную фигурку боярина, выполненную с применением эмалей! Ну не боярин, так купчиха, не купчиха, так… — вон их сколько героев народных сказок, басен!
Уже на этом пути для Красного немало открытий, удач очевидных. Уже и в этом можно показать лицо свое — ярко, озорно, празднично.
Будь у фабрики цех вот такой: большой, не на один десяток мастеров и мастериц, работающих в ладу с художниками, да и самих художников побольше, цех, работающий по принципу мастерских Художественного фонда, — каких чудес можно было бы ожидать от такого предприятия за самое короткое время!
Цех такой не потоком был бы занят, а выпускал, вырабатывал серии изделий, большую часть вручную, чтоб мастер «поколдовал», помудрил бы над вещью, вложил бы в нее частицу себя. Этот цех влиял бы и на общее состояние дел на фабрике, был бы мерилом ее культуры. В самом деле: не автоматика же, в конце концов, определит лицо фабрики. Определит его творчество. А творчеству нужны особые условия.
И, наконец, о красносельской посуде. Посуда — конек Красного. Об этом я уже говорил. Как скажут на Красносельской фабрике, «в посуде у нас работают» Иван Орлов, Алексей Игошин, тот же Чулков, Кавалеров, да, собственно, все восемь ведущих художников фабрики. Все они понимают отлично, что такое красносельская посуда.
Наиболее замечательны сервизы винные, и кофейные. Немало тут и выдумки, и вкуса. Двусмысленно выражение «заглянуть в стопку». Если заглянуть в стопку, выработанную красносельскими мастерами, то со дна, со стенок ее полыхнет жаром, ослепит: стопки обычно золотят изнутри. По самой стопке штихель гравера оставляет гравированный «в глянец» рисунок. Это традиционно. Посуда — благополучная отрасль промысла.

«КАМО ГРЯДЕШИ?!»

Ставя в конце книги этот библейский вопрос, тем самым я хочу подчеркнуть стародавность смысла, скрытого в нем, поскольку проблема выбора пути истинного для Красносельского промысла — все еще злополучная реальность.
Упомянутые мной грядущие изменения мощностей и обьемов здешнего ювелирного производства, перспектива его коренной индустриализации — это, увы, для судьбы промысла не все. Ведь речь идет, как уже отмечалось, не о широте и расширении, а о поисках лица своего, то есть скорее — об углублении, об истинном понимании задач, если не о предназначении. В этом смысле красносельскому промыслу сегодня сложнее определиться, чем любому другому из широко известных художественных промыслов России.
На что в более выгодном положении ныне велико- устюжский промысел «северной черни», а ведь и его способны основательно стеснить нынешние условия. Промысел этот тоже металлист. Но все здесь дышит традицией, и задача здесь не в поисках лица, а скорее в поисках «выражения» этого лица. Речь не о лице, а о направлении развития. Но и столь славному северному соседу Красносельского промысла приходится испытывать на себе немалые затруднения.
Сегодня народные промыслы разбросаны по министерствам, имеющим к искусству самое неопределенное отношение, если не сказать, «ничего общего с ним не имеющим». В самом деле, что общего у создателей «северной черни» с Министерством приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР, в ведение которого передан их промысел, равно как и Красносельский? Среда явно инородная. В такой среде и тому и другому один выход — приспосабливаться к требованиям промышленного производства, «тянуть» вместе с механизированными, автоматизированными предприятиями чуждого профиля общий по Министерству план…
Сегодняшние художественные промыслы — совершенно особый вид промышленности, если уж есть необходимость вообще относить их к промышленной категории. И планировать их работу необходимо особо, учитывая специфику. Речь должна идти о полной автономии художественных промыслов.
Кстати, сегодня, мне думается, есть особо крепкая почва для возникновения такой автономии. Пробуждается интерес к старым крестьянским промыслам.
Спроси сегодня «бывалошного», как говорится, человека, какие на нашей земле водились промыслы? Нескоро придет конец перечислению.
Начнет такой человек вспоминать: «Древодельные были промыслы — ложку взять деревянную… В Кост ромской губернии ее вырабатывали из осины и березы. У ложки такой не одно было имя. Это уж от формы :зависело: носовка и круглая. А круглая в свою очередь называлась «тонкой», «межеумкой», «полубаской». Ложку вырабатывали в Макарьевском уезде.
Ковши еще вырабатывались в Костромском уезде из ольхи и березы,- будет вспоминать рассказчик.- Половники, совки, деревянные чашки, блюда, тарелки, балясник и всякую мелкую точку токарную гнали, формы для выделки сыров. Шторы деревянные, гребни резные, по столярной части уж и перечислять невозможно. Бондарные изделия: шайки, кадушки, ушаты, бочки, чаны…»
Это то, что из коренного дерева. А там поведет речь о том, что делали из луба, лыка, корня да прута. Тут и рогожный промысел, и выработка циновок, кошелей и той знаменитой лыковой обуви: лаптей, поршней, ступней, само перечисление названий которых уже вызывает улыбку.
А из прута, из обычного тальникового прута, из которого нынче одни корзины да кошелки к санкам детским плетут, сколько выходило всякой всячины.
Из сосновой драни и корня плели пошевы, хлебницы, корзины, сундуки. Специальные учебные мастерские даже были организованы…»
Было перечислено лишь то, что связывало трудолюбивого костромича с лесом.
А обработка шерсти и изделия из льна и «бумаги» — от рыболовных снастей до набойки! А крестьянские пестряди, холстины и новины, половики, столешники, крестьянские скатерти (подорожные), камчатые, тамбурные, вафельные скатерти, полотенца крестьянской выработки. Вышивки крестьянские, производство роговых гребней, шапочное производство. А гончарный промысел, которому в любой волости Костромской губернии жилось не худо?
Наконец, то, что называлось просто так: «разные производства», резчики по дереву, например. Те, знаменитые, большесольские! И конечно же — художественный металл.
Как видите одно перечисление уже значительно. А ведь названо далеко на все.
Разумеется, многое из перечисленного сегодня не жизнеспособно, но сколько еще ждет своего второго открытия!
И так в большинстве областей европейской России. Очевидно, речь могла бы идти о создании своего, промыслового управления, в ведении которого находились бы всевозможные народные промыслы. Все это представляется крайне заманчивым, смотря хотя бы на это всего лишь с одной стороны — с проблемы русского сувенира. Но крестьянский промысел мог бы еще составить для большинства сельского населения довольно надежную статью доходов в зимнее время, которое у нас на севере — полугодие!
При существующем же порядке известные художественные промыслы попали в среду явно инородную, в которой им придется лишь приспосабливаться, а не расти в смысле художественном.
Когда-то А. В. Луначарский писал:
«В нашей стране очень много из русского, украинского, тюркского и т. д. художественного ремесла дожило до социализма. Вопрос ставится так: будет ли у нас продолжаться вытеснение кустарного искусства фабричной продукцией, как это было бы при дальнейших успехах капитализма, или развитие пойдет по иному пути»
Пока что можно видеть заботу о пути фабричном, индустриальном и лишь догадками да «благими пожеланиями» мостить тот, предполагаемый «иной путь».
Художественным промыслам нужна автономия. В автономию свою они могут принять и просто народные промыслы, ныне оживающие в разных местах. Это решит все проблемы, поставленные ныне перед промыслом, и не только перед Красносельским. Видимо, тогда пассажир, проплывающий по Волге мимо красносельского берега, сможет прочесть в завтрашнем путеводителе: «Красное на Волге. Крупнейший центр ювелирной промышленности. Здешние мастера славны и известны во всем мире. Изделия их ценятся весьма дорого…»

В. И. Шапошников, 1968 год

Похожие публикации.

Г.А. Камыгина. Подготовка квалифицированных ювелиров в художественно-ремесленных учебных мастерских с. Красное и г. Ростов Великий

Д.С. Иванцов, Е.А. Чугунов. Костромской ювелирный промысел: от массового производства ювелирной «мелочовки» в дореволюционной России к туристическому бренду современной Костромской области

Первоисточник.

http://www.detskiysad.ru/artvek/lit002.html