(О церковном историке Е. Е. Голубинском)
Ольга Колова. СЕЛО МАТВЕЕВО…
Матвеевцы могут по праву гордиться своим земляком — известным учёным Евгением Евсигнеевичем Голубинским (1834—1912), оставившим яркий след в истории дореволюционной России. По вполне известным причинам в советское время имя академика Голубинского, церковного историка, было предано забвению. Но своим современникам Е. Е. Голубинский был хорошо известен как крупный историк Церкви и дорог «как нравственный тип русского учёного».
Родился Евгений Евсигнеевич 28 февраля 1834 г. в семье священника села Матвеево Кологривского уезда Костромской губернии Евсигнея Пескова. Определяя сына в Солигаличское духовное училище, о. Евсигней дал ему фамилию Голубинский в честь знаменитого земляка, выдающегося русского философа, протоиерея Ф. А. Голубинского (1797—1854). Новая фамилия «пророчила» матвеевскому «поповичу» научные труды, как бы предрекала ему великое будущее (ещё в раннем детстве родные прочили Евгения «в академики»). Окончив училище, Евгений поступил в Костромскую духовную семинарию, а оттуда был направлен в Московскую Духовную Академию.
Корнями Голубинский принадлежал к сословию, давшему России ХIХ в. целый сонм ярких личностей — М. М. Сперанского и К. П. Победоносцева, Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, С. М. Соловьёва и В. О. Ключевского. При всём различии во взглядах, личной судьбе и исторической роли у этих людей было много общего — трудолюбие и упорство, житейская неприхотливость, умение идти «наперекор судьбе».
Ещё до поступления Евгения в училище семью Песковых постигло горе — умерла мать, Анна Кузьминична, простая женщина из духовной семьи, не обученная даже грамоте. После её смерти на руках у отца осталось трое детей, причём младшей дочери едва исполнилось шесть недель от роду. Сиротство тяжело повлияло на Евгения: он стал чуждаться сверстников, избегал игр, глядел исподлобья, заслужив в училище кличку «медведь». Детские переживания оставили глубокий след на всю жизнь. По воспоминаниям одного из учеников Голубинского, студенты называли Евгения Евсигнеевича за глаза «Евсюха», намекая на его неуклюжесть и медвежеподобность.
Детская драма была одной из причин замкнутости Голубинского, другой же явилась страстная, граничащая с одержимостью тяга к учению, поглощавшему буквально всё свободное время студента. «Я был смиренный юноша, — писал в “Воспоминаниях” Голубинский, — сидевший исключительно за книгами, не занимавшийся ни танцами, ни музыкой, ни картами». Преподаватели отмечали его «замечательную способность мыслить и писать», «свежесть мысли, зрелость суждений, сжатость языка».
Магистерская диссертация Глубинского о церковно-государственных отношениях в Византии IV—VI вв. привлекла внимание самого обер-прокурора Синода и была опубликована в журнале Московской Духовной Академии («Прибавления к Творениям святых отцов», 1859 г.).
За год до защиты диссертации Е. Е. Голубинский получил место преподавателя риторики в Вифанской семинарии (близ Троице-Сергиевой Лавры), а вскоре — стал преподавать ещё и «расколоведение», совмещая преподавательскую работу с обязанностями библиотекаря. В январе 1861 г. последовало назначение на должность бакалавра Московской Духовной Академии по кафедре истории Русской Церкви. С этого момента почти 35 лет научная деятельность Голубинского оказалась связана с судьбой старейшего духовно-учебного заведения России.
Атмосферой той эпохи было стремление к гласности, обновлению, переоценке прошлого, культ точного знания и критический подход к каждому явлению общественной жизни. Отдал дань своему времени и Голубинский: с первых же лет преподавания он подверг сомнению такие устоявшиеся представления русской истории, как легенда о путешествии апостола Андрея по Руси, подробности летописного сказания о крещении князя Владимира и др. По словам преподавателя Духовной Академии П. Цветкова, Голубинский «уже в половине шестидесятых годов имел твёрдо установившуюся репутацию независимого и незаурядного профессора». Студенты уважали Евгения Евсигнеевича за требовательность, основательность знаний. Вместе с тем Голубинский никогда не был «модным», «популярным» профессором: он неуверенно держался на кафедре, читал свои материалы по тетрадке, не обладал чёткой дикцией, яркими ораторскими данными и до конца жизни сохранил характерный костромской «говорок».
Современники отмечали, что по характеру дарований Евгений Евсигнеевич был не столько лектором, преподавателем, сколько кабинетным учёным. Бросалась в глаза то, что «он мыслил и думал фактами, а слова каждый раз подбирал с трудом, придумывая их, как неопытный музыкант». Кроме того, он «не давал в собственном смысле курса, не делал широких обобщений, которые увлекают молодые умы»: на первом месте стоял не синтез, а анализ, критический разбор устоявшихся стереотипов и отдельных исторических источников.
Важнейшей вехой в духовном и профессиональном становлении Голубинского стало его общение с профессором А. В. Горским. Земляк Голубинского, костромич Горский всячески опекал одарённого студента, оставлял его у себя «домовничать» во время отъездов на родину, разрешал читать книги, которые в то время не выдавались на руки учащимся, руководил подготовкой диссертации. Покровительство продолжалось и позднее.
Именно А. В. Горский способствовал переходу Евгения Евсигнеевича в Московскую Академию и впоследствии давал самые лестные отзывы о молодом учёном. В то же время эти исследователи существенно расходились в подходе к историческому материалу, и между ними постепенно нарастало отчуждение. Голубинский стал сторониться Горского, избегал дискуссий с ним. Но всю жизнь он благодарно помнил и уважал учителя, хотя и говорил, что не является продолжателем «его идей, взглядов и вообще направления». А дело, в сущности, было не столько в «направлении», сколько в преемственности и смене поколений: Голубинский пошёл дальше учителя.
Исследовательский путь Голубинского свидетельствует о редкостной целеустремлённости учёного. Занявшись изучением источников по церковной истории, он дал себе обещание — написать не позднее, чем через 35 лет научной деятельности, историю Русской Церкви досинодального периода. К этой цели Евгений Евсигнеевич шёл шаг за шагом, разделив свой исследовательский план на несколько этапов.
Первой, предварительной стадией работы стало изучение истории православия в Центральной Европе и на Балканах. Результат этих исследований — два объёмистых труда: «Св. Константин и Мефодий, апостолы Славянские» (1867) и «Краткий очерк истории православных церквей — болгарской, сербской и румынской или молдо-валашской» (1871). Каждая из работ могла быть представлена на соискание докторской степени, но автор счёл эти исследования недостаточно основательными. Между тем работа о Константине и Мефодии явилась, по оценкам специалистов, весомым вкладом в развитие целого ряда наук — словесности, истории славян, русской истории. В 1869 г. это исследование было удостоено полной Уваровской премии (1 500 руб.) Но, опасаясь цензурных затруднений, Голубинский работу не опубликовал.
Вторым шагом стала зарубежная командировка с целью непосредственного изучения церковной жизни тех народов, которым были посвящены сочинения историка. Командировка продолжалась около полутора лет (1872—1873), охватив Польшу, Галицию, Буковину, Молдавию, Румынию и Сербию. По возвращении в Россию Евгений Евсигнеевич опубликовал ряд статей, посвящённых итогам командировки, а также материалы, составляющие части будущего труда по русской церковной истории. В 1880 г. вышла первая половина I тома «Истории Русской Церкви» Голубинского, представленная в качестве диссертации на соискание степени доктора богословия.
Новая работа Голубинского вызвала всеобщий интерес, и книга была быстро раскуплена, в светской и церковной печати появились отзывы и рецензии на новый научный труд. «Трудно высказать удовольствие, — писал Н. С. Лесков Голубинскому о книге, — которое доставляет чтение её, коему я, при всех недосугах, приступаю паки и паки… Будучи профаном в исторической науке, но имея некоторый беллетристический навык и домысел, я чую правду Ваших выводов и соображений».
Не менее важным для Голубинского было благосклонное внимание властей в лице обер-прокурора Синода Д. А. Толстого, которому историк отослал свою работу. Сановник искренне благодарил учёного и уведомлял о том, что передал его книгу на рассмотрение Учебного комитета при Синоде, т. е. предполагал использовать её как официально утверждённое учебное пособие.
Подлинным триумфом Голубинского стала защита его сочинения в качестве докторской диссертации 16 декабря 1880 г. «Появление докторанта на кафедре, — отмечал профессор Бродович, — его речь, некоторые из его ответов публика встретила задушевными рукоплесканиями, по окончании же диспута она устроила ему шумные сердечные овации, которым не было конца». Диспут продолжался три с половиной часа и был прекращён, как говорилось в отчёте, лишь ввиду «утомлённости публики».
Даже оппоненты, делавшие в ходе диспута замечания учёному, высоко оценили его работу. Так, Ключевский назвал сочинение Голубинского «замечательным явлением нашей исторической литературы».
Огромным подспорьем в издании научного труда Голубинскому стала помощь митрополита Макария. Митрополит сам был историком Церкви и в этом плане как бы конкурентом учёному. Но всё же сумел, поднявшись выше личных интересов, оценить труд Голубинского и поддержал издание первой и второй половины I тома «Истории Русской Церкви» (охватывающего домонгольский период русской истории). Вышедшие в свет в 1880—1881 гг., они были удостоены полной Уваровской премии. И в 1881 году, 5 июня, Синод утвердил Голубинского в докторской степени, благодаря заботам всё того же митрополита Макария, сумевшего противостоять далеко не доброжелательному отношению нового обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева к учёному и его исследованиям.
Несмотря на недоброжелательство власти, в 1880—1890 гг. учёному удалось опубликовать ряд важных работ: «Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая Лавра» (1892), «К нашей полемике со старообрядцами» (серия статей 1892—1895) и «История канонизации святых в Русской Церкви» (1894). Работа о Сергии Радонежском вызвала резкий отклик в печати и заставила Голубинского дать развёрнутый ответ на вопрос: какой истории он служит? «История, — заявил учёный, — бывает трёх родов: тупая, принимающая всё, что оставило нам прошлое <…> лгущая, которая не обманывается сама, но обманывает других, которая из разных практических побуждений представляет белое — чёрным и чёрное — белым <…> и настоящая, которая стремится к тому, чтобы по возможности верно и по возможности обстоятельно узнавать прошлое <…> Предоставляя желающим и произволяющим быть сторонниками истории тупой или лгущей, я со своей стороны есмь горячий почитатель истории настоящей».
Неудивительно, что подобная твёрдость ещё сильнее раздражала недоброжелателей. В 1895 г. Голубинский был вынужден подать в отставку. При этом ему не предоставили даже официальное разрешение на пользование академической библиотекой.
В течение двух десятилетий Голубинский пытался продолжить публикацию «Истории Русской Церкви», но издание удалось возобновить лишь в конце ХIХ в., благодаря помощи бывшего ученика Евгения Евсигнеевича С. А. Белокурова, занимавшего пост казначея Общества истории древностей российских. После долгих и настойчивых хлопот Общество постановило опубликовать первую половину II тома «Истории Русской Церкви» в своих «Чтениях» за 1900 г. Обер-прокурор Синода Победоносцев к тому времени успел внимательно прочитать работы учёного и, не найдя в них никакой «крамолы», оценил труд по достоинству и из недоброжелателя превратился в помощника.
Поддержка могущественного сановника сразу изменила ситуацию, и в 1900—1904 гг. «Чтения в Обществе истории и древностей российских» целиком переиздали I том «Истории» Голубинского. К историку, наконец, пришло заслуженное признание.
В 1902 г. он первым из профессоров Духовной Академии получил звание действительного члена Петербургской Академии наук (членом-корреспондентом этой организации Голубинский состоял ещё с 1882 г.).
Духовное ведомство на собственном опыте смогло убедиться в том, что данные церковной науки вовсе не противоречат духу православия и даже могут принести пользу в сложных ситуациях. Когда в 1913 г. в правительственных и церковных кругах обсуждался вопрос о причислении к лику святых Серафима Саровского, книга Голубинского о русских святых стала для властей неожиданным, но толковым и аргументированным подспорьем.
И всё же двадцатилетний отрезок времени, отделявший выход второго тома «Истории» Голубинского от первого, не прошёл для историка даром: «Промежуток годов таков, — с горечью писал он в предисловии к первой части II тома, — что, быв во время печатания первого тома человеком зрелых лет, печатаю второй том седым стариком. Относительно чрезвычайного, не по моей доброй воле случившегося замедления могу только сказать, что оно крайне для меня прискорбно. Приготовив второй том вслед за первым, но не видев возможности напечатать его, я поступил с ним так, как и должен был поступить, т. е. положил его в ящик». Сознание того, что и далее писать придётся «в ящик» — или, как теперь говорят, «в стол» — парализовало творческую энергию учёного, и работу над второй частью II тома он так и не завершил.
Много лет Голубинский входил в состав различных научных обществ. Он состоял действительным членом Общества истории и древностей российских, почётным членом Киевского общества Нестора Летописца, Ростовского музея церковных древностей, Харьковского университета и Болгарского книжного дружества в Софии. Наряду с чисто академической деятельностью учёный участвовал и в общественно-политической жизни, стремясь реализовать идеи, выработанные в процессе многолетнего изучения русской церковной истории.
Характерной чертой учёного была добросовестность. Любое исследование он стремился довести до конца, не любил бросать предмет, не овладев им полностью. Поэтому вся жизнь его была расписана буквально по минутам. Евгений Евсигнеевич крайне редко бывал в гостях и сторонился общепринятых развлечений. Вместе с тем он не был угрюмым, неразговорчивым человеком. «В небольшом кругу товарищей, — свидетельствовал его коллега — профессор Цветков, — в профессорской комнате в Академии он был очень разговорчив, весело острил, часто смеялся раскатистым смехом».
Характерная внешность Голубинского была запоминающейся. «Неладно скроен, да прочно сшит», — говорят о таких. По свидетельству современника: «Приземистый, мускулистый, неуклюжий в движениях и жестах, с рыжеватой небольшой бородой и стриженой под гребёнку <…> довольно увесистой головой. Но за суровой внешностью и манерами скрывалась доброта, внимательное отношение к людям».
Евгений Евсигнеевич охотно принимал в своём доме гостей: как коллег, приходивших к нему за советом, так и приезжих из других городов. В общении был безыскусен и прост, людей оценивал лишь по их нравственным качествам и трудолюбию. Любимым отдыхом его были охота и прогулки вокруг Сергиева Посада (пешие и на лыжах), обустройство дома, заботы о фруктовом саде. К деньгам (своим и чужим) Голубинский относился весьма экономно. Будучи лишён, по болезни, возможности активно участвовать в работе Академии наук, просил, чтобы его освободили от академического оклада. В то же время он щедро помогал своим малоимущим родственникам, в последние годы жизни сделал крупные пожертвования в Солигаличское духовное училище, в родное село Матвеево, в церковно-приходское попечительство села Горелец. Завещал все свои книги библиотеке Московской Духовной Академии, в которой когда-то «забыли» дать ему разрешение пользоваться книжным фондом.
Ещё в 1860-е гг., работая над сочинением о Константине и Мефодии, Голубинский практически ослеп на один глаз. В преклонные годы болезнь стала быстро прогрессировать, и в 1905 году он полностью потерял зрение. Это было страшным ударом для учёного. Вынужденный отрыв от полноценной научной деятельности невыносимо угнетал его.
В последние годы жизни Голубинский опубликовал с помощью С. А. Белокурова новое издание книги о Сергии Радонежском (1909), диктовал своему родственнику и преемнику по кафедре профессору С. И. Смирнову начатые ещё в конце 1890 гг. «Воспоминания». В это время он уже безвыездно жил в своём доме в Сергиевом Посаде. Здесь же в январе 1912 г. Евгений Евсигнеевич скончался. За несколько недель до смерти у него произошло кровоизлияние в мозг. Но до последних часов жизни он сохранял дар речи, отдавал последние распоряжения и прощался с близкими друзьями.
Современники Голубинского высоко ценили труды учёного и отмечали мощное позитивное воздействие этих трудов на развитие исторической науки. «Могут появиться историки учёные и трудолюбивые, как Голубинский, — подытоживал обзор жизни и деятельности Евгения Евсигнеевича его ученик С. И. Смирнов, — но едва ли кто превзойдёт его силою критического таланта и сравняется с ним в самоотверженности и мужестве, прямоте и правдивости — в величии научного подвига». «Воспоминания» Евгения Евсигнеевича Голубинского начинаются словами: «Я родился в селе Матвееве…».
← пред. | содержание | след. →