Поскольку в настоящее время наука только подходит к синтезу доступного ей мерянского материала, а синтезу неизбежно должен предшествовать анализ, задача воссоздания фонетической системы мерянского языка в ее полном объеме и конкретности должна быть признана преждевременной. Чтобы выяснить с максимально возможной полнотой особенности мерянс-кой фонетики в их историческом развитии и пространственной приуроченности, то есть определить инвентарь ее фонем, их вариантов и особенностей сочетаемости, в том числе слогоделения, а также особенности ударения и количества, необходимы следующие предварительные условия: 1) со всех русских языковых фактов, мерянских по происхождению или испытавших мерянское воздействие, которыми мы сейчас располагаем при реконструкции мерянского языка, должны быть сняты наслоения славяно-русского языкового влияния; 2) все они — каждый в отдельности — должны быть расположены в соответствующей хронологической плоскости, связанной со временем их заимствования (включения) в славяно-русский язык; 3) факты русского языка, доказанные в качестве мерянских по происхождению или испытавших влияние мерянского языка, должны быть подвергнуты истолкованию с пространственной точки зрения как факты лингвогеографии, относящиеся к тем или иным группам мерянских говоров. Только выяснив совокупность данных всего мерянского материала и каждый входящий в него факт с точки зрения этих трех задач, можно будет решить задачу воссоздания мерянской фонетики. Пока это не сделано и на пути к более сложным и конкретным заданиям стоит элементарная, хоть и не менее ответственная, задача собирания явлений, представляющихся мерянскими, и доказательства их мерянского происхождения, вопрос об особенностях мерянской фонетики может быть решен только в наиболее общих чертах с обязательной оговоркой вынужденной предварительности и известной гипотетичности предлагаемого ответа.
Материалом, на основании которого уже теперь можно до некоторой степени судить о мерянской фонетике, являются, с одной стороны, факты русского языка, а именно слова и названия, которые можно рассматривать в качестве мерянских по происхождению, а с другой — те славянские по происхождению слова русского языка с мерянских в прошлом территорий, своеобразие фонетического облика которых дает основание рассматривать их в качестве подвергшихся влиянию со стороны финно-угорского, то есть на данной территории, очевидно, мерянского языка. Поскольку исчезновению мерянского языка в области его распространения должен был предшествовать более или менее длительный период славяно-(русско-)мерянского двуязычия, вполне обоснованно можно предположить, что какая-то часть русских слов заимствовалась из славяно-русского языка мерянским и в форме, приобретенной в нем, влилась затем в русский язык местного населения. Близко к ним, по-видимому, стоит другая группа русских слов с чертами финно-угорской, мерянской фонетики, мерянского фонетического «акцента». Это те слова русского (восточнославянского) языка, которые, хоть и не вошли в состав мерянского, могли употребляться в русской речи мерянского населения еще в тот период, когда мерянский язык не был им полностью утрачен. В мерянский язык эти лексические элементы русского языка могли попадать только в качестве окказионализмов в процессе неизбежной при двуязычии языковой интерференции. Однако, поскольку мерянское население в это время еще употребляло параллельно с русским мерянский язык, влияние его фонетики, возможно, уже в меньшей степени, могло сказаться и на этой части русских слов. Благодаря словообразовательным (деривационным) связям некоторые фонетические особенности, связанные с двумя данными группами слов, могли быть перенесены на их производные. Наиболее стойкие фонетические тенденции, обязанные своим возникновением и существованием мерянскому языковому субстрату, именно те, которые не вступали в резкое противоречие со славяно-русской фонетической системой, могли влиять на русские слова даже в тот период, когда мерянский язык, а с ним и ме-рянско-русское двуязычие исчезли и население бывших мерянских (позже русско-мерянских) территорий стало сплошь одноязычным. Здесь мы не будем останавливаться специально на вопросе о том, каково происхождение каждого из русских слов с необычной, по-видимому мерянской, фонетикой. К этому вопросу предстоит еще вернуться при рассмотрении истоков формирования лексики мерянского происхождения, сохраненной русским языком. Следует, однако, подчеркнуть ценность использованного источника сведений об особенностях мерянской фонетики. Ценность эта определяется тем, что данный материал в территориальном отношении не вызывает сомнений: он почерпнут из картотек костромского и ярославского областных словарей, то есть с той языковой территории, где в прошлом была распространена меря. Пренебречь этим источником нельзя хотя бы потому, что довольно ограниченный пока русский лексический материал, рассматриваемый в качестве происходящего из мерянского языка, не во всех случаях вполне доказан как мерянский, аргументировать полностью его «мерянскость» в ряде случаев еще предстоит. К тому же даже если нет оснований для того, чтобы усомниться в его мерянском происхождении, далеко не всегда имеется полная уверенность в том, что русские слова и названия мерянского происхождения полностью (или, по крайней мере, без значительных отклонений от исходной мерянской формы) сохраняют свои фонетические особенности. Уже априорно можно предположить, что все мерянские слова и названия, употребляемые (или употреблявшиеся) в русском языке, должны были в большей или меньшей степени в нем изменяться, приспосабливаясь к его фонетической и грамматической системам. В результате этого апеллятивы и собственные имена мерянского происхождения подверглись разнообразным, в том числе и фонетическим, изменениям, которые предстоит установить. Лексемы славяно-русского происхождения в связи с этим имеют по сравнению с мерянскими неоспоримое преимущество, — являясь совершенно определенно словами русского языка, главным образом славянскими по происхождению, они в то же время недвусмысленно обнаруживают отличия от соответствующих русских слов в литературном русском языке и русских диалектах, расположенных вне сферы финно-угорских, в частности мерянских, влияний. Это в сопоставлении с предполагаемыми лексемами мерянского происхождения дает возможность с большей полнотой и обоснованностью судить о чертах мерянской фонетики. Сложность интерпретации фонетического материала, его неоднозначность при оперировании словами славяно-русского происхождения заключается в следующем: поскольку диалекты данных территорий не находились в изоляции, а беспрерывно взаимодействовали как с русским литературным языком, так и с русскими говорами, которым их особенности были чужды, эти своеобразные фонетические черты не представляют собой чего-то застывшего, раз и навсегда данного, в процессе взаимодействия с инодиалектными (в том числе литературными) особенностями они подвергались определенным сдвигам, в том числе связанным с явлением гиперкоррекции. Это, как и вообще работа с указанными особенностями, требует дополнительных уточнений, которые можно и следует почерпнуть как из материала мерянского происхождения, так и из фактов других финно-угорских языков. В связи со своеобразием каждого из упомянутых источников сведений о мерянской фонетике, из которых славяно-русский может дать о ней лишь наиболее общее представление, так сказать, только в первом приближении, а факты мерянской по происхождению лексики при всей их неполноте значительно уточняют и конкретизируют выводы, полученные из первого источника, представляется целесообразным, идя от более известного к менее известному, начать именно с русских слов с чертами финно-угорской (мерянской) фонетики, своеобразие которых лежит на поверхности. В дальнейшем особенности мерянской фонетической системы будут рассмотрены на основе лексики и ономастики предполагаемого мерянского происхождения, что даст возможность уточнить данные, полученные в результате анализа русской лексики немерянского происхождения с мерянскими фонетическими чертами. Окончательные выводы будут получены в результате обобщения сведений, полученных из обоих источников.
ФОНЕТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ МЕРЯНСКОГО ЯЗЫКА (НА ОСНОВАНИИ РУССКИХ ДИАЛЕКТНЫХ СЛОВ НЕМЕРЯНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ)*
Как и всегда в случаях языкового взаимодействия, наиболее заметны сдвиги в области консонантизма, более тонкими, менее уловимыми являются изменения гласных. Именно поэтому необходимо как можно более полное экспериментально-фонетическое исследование соответствующих говоров, чем в настоящее время исследователь мерянской фонетики не располагает. В связи с этим основное внимание здесь будет уделено предполагаемым явлениям мерянского консонантизма, как они представляются на основе анализа диалектного материала немерянского происхождения. Явления вокализма будут затронуты в значительно меньшей степени.
При обращении к данным русских говоров постмерянских территорий, в частности костромских и ярославских, обращают на себя внимание глухость согласных, которым в литературном языке (или в других говорах, не связанных с данными территориями) соответствуют звонкие, и, наоборот, замена звонкими согласными характерных для литературного языка (и других говоров) глухих. Примеры употребления глухих согласных вместо обычных для русского литературного языка (и большинства говоров) звонких обнаруживаются в следующих случаях:
- аграматный «огромный» (Яр. губ.) КЯОС 25 — рус. (лит.) громадный;
- зеркало «праща» (Яр — Рост) ЯОСК — рус. (лит.) извергать;
- заката «то же, что (диал.) загата (= соломенная обкладка вокруг дома для утепления)» (Яр — Тут) ЯОСК;
- кадюка (Яр — Рост) ЯОСК — рус. (лит.) гадюка;
- збуторажить «возмутить» (Яр. губ. -Рост) КЯОС 77 — рус. (лит.) взбудоражить;
- кокотки «ногти на руках» (Яр. губ. -Углич) КЯОС 89, кокоток «ноготь» (Яр. губ.) КЯОС 89 — рус. (лит.) коготок;
- падог «палка, посох» (Яр. губ. — Пош); «часть ткацкого станка» (Яр. губ.); «палка у молотила, приузи» (Яр. губ. — Пош); «короткая палка цепа» (Яр — Угл) КЯОС 140 — рус. (диал.) батог «кнут; бильная часть цепа; палка, посох» СРНГ II 144-145;
- папа «бабушка» (Костр. губ. — Кин); «старуха» (Костр. губ. — Гал) МКНО; «обращение к бабушке» (Костр — Макар) КОСК — рус. (диал.) баба «мать отцова или материна, жена деда» Даль I 32;
- пахча «различные овощи (свекла, брюква, огурцы)» (Яр — Рыб) ЯОСК -рус. (лит.) бахча «участок, засеянный арбузами, дынями»;
- тритенья «около трех дней» (Костр — Костр) КОСК — рус. (диал.) треденство (чьей смерти) «три дня, трои сутки» Даль IV 432;
- фика (Яр. губ.) КЯОС 208 — рус. (лит.) фига; 12) кон «часть поля, в котором каждый домохозяин получает полосу; участок земли с почвой разного достоинства и удобным подъездом к нему» (Яр. губ.) КЯОС 91 — рус. (диал.) гон «участок пахотной земли, принадлежащей одному хозяину; полоса пахотной земли, которую при пахоте пахарь проходит до поворота; мера измерения площади» СРНГVI 356-358; 13) хлипец «хлеб» (Яр. губ.) КЯОС 210 — рус. (лит.) хлебец «небольшой хлеб» (укр. хлгбець «то же»);
- синька «московка (птица), Parus sibiricus L., синица сибирская; Poecile Palustris L., гаичка бурая» (Яр. губ.) КЯОС 184 — рус. (диал.) зинька «птица, Parus major (вид синички)» СРНГ XI 283 (ср. также рус. (диал.) зиньковый соловей «соловей, который начинает свое пение с позыва синички» СРНГ XI 283).
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в шести из приведенных 14 примеров, причем тех, которые могут относиться к наиболее традиционным словам (независимо от того, употреблялись ли они в мерянском языке), а именно в словах кадюка, пахча, падог, папа, кон, синька, глухой вместо звонкого выступает как первый звук соответствующих слов**. В двух словах замена звонкого глухим прослеживается в начале первого корневого слога (заката) или второго компонента композита (тритенья). В трех случаях замена звонкого глухим отмечена либо в позиции между двумя глухими (кокоток), либо в конце слова после слога с начальным глухим, в том числе в сопровождении сонорного (фика, хлипец). Только в трех из приведенных примеров замена выступает в положении неблагоприятном для оглушения звонкого в интервокальной позиции между звонким и сонорным (збуторажить) или в позиции между сонорными (зеркало, аграматный), где скорее можно было бы ожидать сохранения звонкости или — при первоначальном глухом — его озвончения. Ввиду этого три последних случая есть основания рассматривать в качестве обусловленных стремлением к гиперперкоррекции.
* Отсутствие пока широкой работы по изучению говоров Владимирской, Ивановской, Московской и Калининской [с 1991 г. — Тверской. Прим. ред.] обл., в прошлом полностью или частично населенных мерей, вынудило автора там, где использованы диалектные (арготические) апеллятивы, привлекать в основном факты ярославских и костромских говоров. Диалектные сведения с других постмерянских территорий использованы в значительно меньшей степени.
** В слове папа, паба, очевидно, под влиянием начала слова оглушение коснулось также начала второго слога.
Противоположное явление — появление звонких согласных вместо выступающих в русском литературном языке и других русских говорах глухих — наблюдается в следующих случаях:
- базлёны «красивые, нарядные девушки» (Яр — Брейт) ЯОС I 45 — рус. (диал.) баса «красота» СРНГ II 127, басёна «щеголиха, щеголь» СРНГ II 128;
- сбахтать «(о масле) сбить» (Костр. губ. — Кин) МКНО — рус. (обл.) пахтать «сбивать (масло из сливок или сметаны)» Даль III 26;
- бриткий(-кой) «быстро делающий, выполняющий что-либо; скорый в работе» (Яр — Пош) ЯОС II 23 — рус. (лит.) прыткий)
- бужеваться «метаться, быть непостоянным, ненадежным, не держать слова» (Яр) ЯОС II 28 — рус. (лит.) бушевать;
- гачу ля (Яр — Пош, Рыб) ЯОСК — рус. (лит.) качели,
- голея «тропинка в поле» (Яр. губ. — Мол) ЯОСК — рус. (лит.) колея,
- Главдёя (Яр -Гавр.-Ям) ЯОСК — рус. (лит.) Клавдия (имя);
- заграбаздить (Яр — Некоуз, Тут) ЯОСК -рус. (лит.) заграбастать;
- жужукать (Яр -Дан) — рус. (лит.) шушукать;
- зёргало (Костр — Буй; Яр — Тут, Угл) ЯОСК — рус. (лит.) зеркала,
- зергёльный (Яр — Пош) ЯОСК -рус. (лит.) зеркальный,
- клубнйга (Яр -Тут) ЯОСК рус. (лит.) клубника;
- ленда (Костр — Нер) КОСК (Костр. губ. — Кин) МКНО — рус. (лит.) лента;
- логоть (Костр -Буй) КОСК — рус. (лит.) локоть;
- педи-стенок «спальня» (Яр — Дан) ЯОСК — рус. (диал.) пятистенок «деревянный дом, разделенный на две части капитальной стеной» СРГНО 452;
- подог «длинная палка, на которую опираются при ходьбе» (Костр -Солигал) КОСК — рус. (лит.) батог,
- сабог (Костр — Нер, Сусан) КОСК, (Яр — Дан, Рыб, Щерб, Гавр.-Ям, Тут; Костр — Крас) ЯОСК -рус. (лит.) сапог;
- сабожник (Яр — Мышк) ЯОСК — рус. (лит.) сапожник;
- хлйбает (Костр. губ. — Гал) — рус. (лит.) всхлипывает;
- чеверйги «черевики, женские башмаки» (Костр. губ. — Кин) МКНО — рус. (диал.) чеверики «то же» Даль IV 586, рус. (обл.) черевики «женские сапожки на высоких каблуках» Даль IV 590;
- крыжа (Яр. губ. -Рост) КЯОС 97 — рус. (лит.) крыша;
- сдйб-рить (Яр. губ. — Пош) КЯОС 182 — рус. (разг.) стибрить;
- свирёбой (Яр — Мышк) КЯОС 181 — рус. (лит.) свирепый;
- сойга (птица) (Яр. губ.) КЯОС 189 — рус. (лит.) сойка.
Из 24 рассмотренных выше примеров 19, то есть около 80%, приходится на случаи, где звонкий согласный вместо обычного для литературного языка и остальных говоров глухого выступает в середине слова, и только пять, то есть 20%, — на случаи, где звонкий вместо глухого отмечен в его начале, ср.: базлёны, сбахтать, бужеваться, эаграбаздить, зёргало, зергёльный, клубнйга,ленда, логоть, педистенок, подог, сабог, сабожник, хлйбает, чеверйги, крыжа, сдйб-рить, свирёбой, сойга — бриткий, гачу ля, голея, Главдёя, жужукать. Если учесть при этом, что в одном из случаев речь идет об одновременном озвончении глухого также в середине слова (жужукать), который, таким образом, не типичен как пример озвончения начального глухого, то процент случаев озвончения начальных глухих станет еще меньше. Интересен также пример подог (костр.) (яросл. падог), где одновременно наблюдается глухой согласный в начале слова при звонком в середине как соответствие слав, (рус.) батог с противоположным распределением согласных по звонкости-глухости. О том, что с исходной славянской формой имеем дело именно в последнем, а не в первом случае, вполне отчетливо, помимо рус. батог, говорят все его инославянские соответствия, ср.: друс. батогъ «бич», рус. батог «палка, трость; простая из лесного дерева палка; бильная часть цепа; палка, посох», укр. батiг «кнут, плеть; усы у огурцов, дынь», п. batog «здоровенная дубина», batogi (мн.) «битье палкой», кашуб, (словин.) batag «бич, плеть», ч. batoh «дорожная заплечная котомка», ст. batoh «плетка», схв. бâтог «палка; сушеная рыба», восходящие к пел. *Ьаtоgъ (ЭССЯ в. I, 165-166). Рассмотренный иллюстративный материал позволяет сделать вывод, что восточнославянские слова (и тем последовательнее, чем к более древнему периоду славяно-неславянских языковых контактов они восходят) переделывались согласно свойственным им языковым навыкам носителями языка, в котором противопоставление глухих и звонких согласных не имело фонематического значения, а было обусловлено чисто позиционно. Имеется в виду, по-видимому, язык, где существовали, не считая сонантов, только глухие согласные фонемы. Эти фонемы были абсолютно глухими в начале слова, если данное слово не объединялось особенно тесными связями (например, как второй компонент композита) с предшествующим звонким (сонорным или гласным исходом). В интервальной позиции или между сонантами глухая фонема могла озвончаться. Однако этот звонкий («озвонченный») вариант воспринимался носителями данного неславянского языка лишь как позиционно обусловленный вариант той же глухой фонемы, поскольку оба проявления звука не могли быть противопоставлены в одной позиции и служить в речи в качестве смыслоразличительных сигналов (фонем). Скорее всего, речь могла идти не о звонких, а о полузвонких (точнее, полуглухих) звуках, подобных эстонским [B], [D], [G] (ср. эст. luba «разрешение», edasi «вперед», nôukogu «совет») или близким к ним, но более глухим финским p, t, k в интервокальной или постсонантной позиции (ср. ф. apu «помощь», katu «улица», ranta «берег»)*. В целом, можно говорить о том, что в начале слова глухой согласный в дославянском (мерянском) языке произносился более сильно и, следовательно, глухо, в середине же слова сила его произношения спадала, следствием чего могло становиться его озвончение или при еще большем ослаблении силы произношения — спирантизация, переход в соответствующий проточный согласный. Оба явления наблюдаются (в разной степени) как в прибалтийско-финских и саамском, так и в волжско-финских языках. Если финский тяготеет в основном к ослаблению интервокальных согласных с их частичной спирантизацией, что дало чередование ступеней (ср. ф. joki «река» — joen jo(y)en, род.п. ед.ч.), kâte «рука» (kâtellâ «здороваться за руку») — kâбen (диал. kaδen, род.п. ед.ч.), lapa «лопасть; лопатка» — lavan (laßan род.п. ед.ч.), то марийский наиболее последовательно из волжско-финских языков проводит спирантизацию взрывных согласных (ср. мар. Г йогы фон. jouð «течение; поток», мар. шûдô, фон. šûδô «сто» при ф. sata, мар. куво, фон. kußo «мякина» при эст. kôba «кора (дерева)»). Менее последовательно спирантизация проведена в мордовском языке, который занимает как бы промежуточное положение между прибалтийско-финскими и марийским: с одной стороны, здесь видны (в случае исходных прафинно-угорских k, p) конечные результаты спирантизации данных звуков в середине слова, ср. морд. Э явомс «делить» и мар. коваште «кожа; шкура» при ф. jakaa «делить» и эст. kôba «кора (дерева)», с другой — рефлекс исходного ф.-уг. t сохраняет в мордовском, как и в финском, взрывной характер, тогда как в марийском здесь была проведена спирантизация, ср. морд. Э сядо «сто» при ф. sata и мар. шÿдö, фон. šüδö «то же» [53, с. 135-137].
* В связи с последним интересна характеристика произношения этих звуков в учебнике финского языка, предназначенном для эстонцев: «к, р, 1; произносятся внутри слова почти так же, как эстонские д, Ь, (1 (немного сильнее)…» [151, с. 5].
Фрагмент книги с сайта Евгения Шиховцева http://costroma.k156.ru/tk/007-013.pdf
O.B.Tkachenko. Researches on the Merianic language. — Kostroma: Infopress, 2007. — 353 p., 30 cm, ill., maps, portr. (Russian).