В. Леонович (15 июля 5 г. )
У Слуцкого строчка:
Великие польские женщины…
Астафьева пишет о себе: варшавянка. Когда мне было 8 лет, я влюблен был в 50-летнюю Екатерину Сулханову, в девичестве, вероятно, Венцель, дочь варшавского губернатора. Кроме немецкого языка, усвоенного через поэзию (какая методическая мертвечина царит в школе, как преступно высушивают мозги и душу, только-только опоминающиеся, лавочники-от-педагогики, сочинители учебных пособий по языку!) да, кроме немецкого давала мне эта красавица и уроки истории. Один из них – сватовство боевика Кобы к ней, 17-летней, и чем это кончилось. Другой – судьба кавказского князя Сулхан-гирея, несостоявшегося мужа прелестной Кати. Но это своя отдельная глава, а жила Екатерина Петровна на Ивановской, 8 – дом и сейчас там стоит, оббитый серой и пегой от времени вагонкой.
Великие польские женщины… О текущем времени можно судить по той силе игнорирования и отторжения, которую являет собою попавшая в него Ксения Котляревская, живущая на улице имени детоубийцы Свердлова неподалеку от пытошного дома НКВД. Бог, кого хочет наказать, лишает разума? Пожалуй, наоборот.
Молчанье Котляревской – отчего бы не озвучить стихами Астафьевой:
Хамелеоны, лицемеры,
их термидоры, их брюмеры,
премьеры, принятые меры,
эксплуатированье веры
наивных и несчастных масс…
И нет на них чумы, холеры,
чтобы от них избавить нас!
В том самом 93 году как бы продолжая ПРОЩАЙ, НЕМЫТАЯ РОССИЯ и вынося за скобки ОТ, пишет Астафьева, от чего отрекается, что отвергает:
твоих внезапных нуворишей
на иномарках модных фирм,
и беспардонность власти высшей,
заполонившей весь эфир;
и жалких интеллектуалов,
кормящей власти льстивых слуг;
твоих несчетных генералов,
твоих чиновников-ворюг;
твоих красоточек с крестами
на голой напоказ груди,
и столбовых партийцев в храме
всех верующих впереди…
Глаза без веры и надежды
твоих надорванных старух,
и трехэтажные коттэджи
среди униженных халуп;
и бедняков долготерпенье,
их летаргический столбняк,
и в смертном утреннем похмелье
шатающихся доходяг…
Я не люблю тебя такую,
ты ненавистна мне такой.
Но, проклиная и бунтуя,
скорблю и плачу над тобой.
Помню, как мне «завернули» в « Новом мире» статью об Астафьевой. Завысил, дескать, дарованье поэтессы… Чепуха. Отвычка от прямой страстной речи, трудность журнальной рутины перед явленьем выдающимся, НЕГОТОВНОСТЬ К ВЕЛИКОДУШИЮ.
И опять… Колдовская строка Лермотнова продолжена:
В полдневный жар в долине Дагестана…
Афганистана и Таджикистана,
Абхазии, Осетии, Чечни
с свинцом в груди везде лежат они.
И снится им… Нет, ничего не снится,
И сыновей своих в них не узнав,
отрекшейся империи столица
не видит их в своих бездумных снах.
И разговора нет о них в гостиных
меж дам и веселящихся господ.
А юношей тела лежат в долинах,
и гибнущих еще не кончен счет…
Стихи ДО 2 чеченской войны. Книга А. «ИЗНУТРИ И ВОПРЕКИ» издана в 94. Достаньте, откройте книгу на стихах о Магдалине то есть ОТ Магдалины и представьте себе Пастернака над ними. Артистическая роскошь отступит перед подлинником слез у Пастернака: мирами правит жалость. У Натальи Астафьевой Жалость, Милость, Любовь ко Христу, завтрашнему страдальцу, слиты в одно… Во что? Да в Гимн Женщине! Единственная наша мужская благодать – ПОНИМАТЬ ее величие, ею непонимаемое.
Пишет Астафьевой Юрий Давыдов (как я любил этого человека!) прочел, дескать, в журнале стихи – «отозвался внутренней дрожью, как отзываешься на подлинное и мощное. Сказано: чтобы писать, надо страдать. На Вашу долю выпало с избытком, вот и слышишь полный звук, сжимающий сердце…»